Что тут скажешь? Лучше книги, чем бомбардировщики? Наверное, вид у меня был слегка глуповатый, потому что мама раздраженно мотнула головой и пошла на кухню.
Впрочем, она повеселела, обнаружив в холодильнике лазанью. Странное дело: готовка – единственное, в чем я оправдываю ожидания окружающих.
А я повеселела, потому что Боб оказался дома и обрадовался, узнав о субботе.
Не знаю, как обстоит с этим дело в больших городах, но у нас нормальную вечеринку без спутниковой системы навигации не найти. Серьезно. Боб Эскивель – единственный из моих знакомых, кому нравится рейвить. Еще он является счастливым обладателем GPS, велосипеда-внедорожника и профиля как у Киану Ривза. Боб выпустился в прошлом году, и с тех пор в коридорах старшей школы воцарились тоска и уныние. Ладно, ладно, тоска и уныние царили там и прежде, но некоторые из нас действительно слышали пение птиц и видели, как распускаются цветы на потолке, когда встречались взглядом с Бобом по дороге в класс. Джанель, Нина и Барб к числу «некоторых» не принадлежали – они считали, что у него слишком длинные волосы.
Подруги не разделяют мое увлечение рейвом. На первую вечеринку Джанель пошла со мной. Через пятнадцать минут я скакала, задыхаясь от счастья, как ребенок, обнаруживший секретный форт с сокровищами. Джанель морщилась от музыки, ворчала, что вокруг одни фрики, и старалась ничего не трогать из страха заразиться СПИДом или туберкулезом. Джанель верит всему, что пишут в Интернете.
Меня вряд ли можно назвать отвязной тусовщицей, поэтому мало кто поверит, что я потащусь в пустыню слушать, как ди-джей зажигает для толпы чудиков под экстази и в светящихся ошейниках.
А я потащилась.
Есть лишь один способ жить нормальной жизнью – притвориться, что она тебя устраивает. Если другие животные почуют твою боль, то вмиг разорвут на куски. Не стоит привлекать внимание хищников.
Но во мраке пустыни, где груда колонок размером с наш дом выталкивает басы и люди вокруг погружаются в транс и обезличиваются, все видится иначе. Там я могу визжать на пределе легких, и кто-нибудь подхватит мой крик, словно – для разнообразия – я не единственная в мире, кому хочется вопить. Я могу топать, будто вдавливая в грязь все, что мне ненавистно. Прыгать и махать руками как сумасшедшая – вдруг ди-джей заметит мою макушку, и тогда можно будет вообразить, что он миксует только для меня.
Но главное, когда я двигаюсь в толпе, натыкаясь на незнакомцев, делясь с ними по?том, я одна. Да, одна. А значит, в безопасности. Я свободна.
Мне следовало раньше рассказать про национальный парк Джошуа-Три. Выше я написала, что наше общество делится на два сословия: людей базы и горожан. Но на самом деле их три. Третье сословие – люди парка. Они другие.
Прежде всего, это рейнджеры, которые живут здесь – и в то же время не живут, не знаю, как выразиться точнее. Еще есть посетители, туристы, походники, скалолазы, которые проезжают через город по 62-му шоссе на блестящих внедорожниках и взятых напрокат машинах. На их экипировке красуются ярлычки «Эдди Бауэр» и «Норсфейс». Они останавливаются позавтракать в «Везучей ящерице» и «Ля Буль» (единственные места в городе, не считая нашего дома, где подают нормальный кофе), заправляются лучшим бензином, но этим их контакт с другими сословиями и ограничивается.
Будь на дворе Средневековье, горожане стали бы крестьянами, а морпехи – феодалами. Тогда национальный парк был бы церковью, за стенами которой жизнь течет по своим законам, а по галереям монастырей гуляют задумчивые монахи, время от времени встречая паломников в красивых каретах.
Морпехи переводятся на другие базы, туристы приезжают и уезжают. Крестьяне остаются, прикованные к земле. Единственное спасение – редкие рейвы в парке, но, как и выпивка, они помогают лишь на время.
Впрочем, на очень хорошее время.
Как нужно ненавидеть свою дочь, чтобы перевести ее в новую школу посреди предпоследнего класса? Я, конечно, понимаю, что морпехи вряд ли интересуются мнением детей, но разве нельзя было оставить девчонку с какой-нибудь тетей?
Естественно, мисс Г. вызвала ее к доске и попросила рассказать о себе, словно мы в начальной школе. Я даже не запомнила имя бедняжки: была слишком занята тем, что жалела ее – и злилась на себя за эту жалость.
Она была похожа на Дэвида Боуи, разодетого, как Одри Хепберн. Черное платье-футляр, браслеты на запястьях, сдвинутые наверх большие солнечные очки, короткие, торчащие во все стороны светлые волосы. Чулки в сетку (шлюха!) и высокие «конверсы» (чудила!). Она смотрела на нас круглыми карими глазами, будто лань, не подозревающая, что это за блестящая штука у охотника в руках.
И, разумеется, едва прозвенел звонок, к новенькой, которая запихивала учебники в самую большую в мире сумку, подскочил
