Заметив гитару с пошлым бантом на грифе, Быков взял ее и стал подыгрывать пианисту.
Светлана с изумлением смотрела на брата: он еще и на гитаре может?!
Григорий усмехнулся и подмигнул «Пупку», как Васька в детстве дразнил сестру.
…Как я люблю глубину твоих ласковых глаз, Как я хочу к ним прижаться сейчас губами…[9]
Быков и не заметил, как начал подпевать, а когда отзвенел последний аккорд, Валя Серова воскликнула:
– Марк! А у Васи хороший голос! Приятный такой…
– Да бросьте… – отмахнулся Григорий.
– А ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Бернес. – Спойте нам что-нибудь!
Быков поднял бровь и усмехнулся.
Он вспомнил кой-какие книги про попаданцев, где главный герой поет песни из будущего, выдавая их за свои.
Нет, спеть-то можно, отчего ж, только…
– Ладно, – сказал Быков и меланхолично затеребил струны.
Почему все не так? Вроде все как всегда: То же небо – опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас, Когда он не вернулся из боя.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, А вчера не вернулся из боя.
То, что пусто теперь, – не про то разговор, Вдруг заметил я – нас было двое. Для меня будто ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя.
Нынче вырвалась, будто из плена, весна, По ошибке окликнул его я: – Друг, оставь покурить! – А в ответ – тишина: Он вчера не вернулся из боя…
Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие – как часовые. Отражается небо в лесу, как в воде, И деревья стоят голубые.
Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло для обоих. Все теперь одному. Только кажется мне, Это я не вернулся из боя.
Когда Быков прижал ладонью струны, он ощутил, что смолкла не одна лишь гитара – тишина стояла в гостиной.
Валя смотрела в стену, сжав ладони, будто молясь, и на ресницах ее дрожали слезинки.
Даже Светлана выглядела потерянной.
Богословский смотрел с интересом и удивлением.
– Вот это ничего себе! – выдохнул Бернес и рассмеялся, но как-то наигранно, будто стесняясь своего волнения. – Я никогда не слыхал этой песни! Кто написал?
– Его звали Владимир. Он умер.
– А еще? – вцепился в Быкова Марк. – Спойте еще!
– Спойте! – умоляющим голосом сказала Валентина.
Даже вальяжный Симонов заворочался беспокойно и забормотал:
– Право, это была вещь…
– Ладно, – согласился Григорий. – Еще одну, и все.
Песен Высоцкого он знал немного, но эта просто просилась на язык.
Я – «Як»-истребитель, мотор мой звенит, Небо – моя обитель, А тот, который во мне сидит, Считает, что он – истребитель.
В этом бою мною «Юнкерс» сбит, Я сделал с ним что хотел. А тот, который во мне сидит, Изрядно мне надоел.
Я в прошлом бою навылет прошит, Меня механик заштопал, А тот, который во мне сидит, Опять заставляет – в штопор.
Из бомбардировщика бомба несет Смерть аэродрому, А кажется – стабилизатор поет: «Мир вашему дому!»
Быков пел, струны звенели, и все горести будто отошли, не в сторону даже, а в небытие.
В эти минуты он отдыхал душою, наслаждался покоем, и ему было хорошо.
Опасность, риск, качание на лезвии бритвы между тем и этим светом – все это будет, и очень скоро.
Но не сегодня.
…Терпенью машины бывает предел, И время его истекло. И тот, который во мне сидел, Вдруг ткнулся лицом в стекло.
