значительный урон потерпели отряды. Рассчитывать приходилось не на мастерство – на крепость духа, которой уже не осталось. Удар йокудов поражал не воинским умением, а бил по рассудку – такое потрясение не каждый выдержит…
Позже воин, оказавшийся поблизости с вождем, рассказывал: меч Гельдияра не знал роздыха, и лекарь, всегда находясь рядом, не давал скучать своей сабле. Воеводе повезло драться с равным противником. Повезло вдвойне, когда изловчился отрубить ему руку вместе с оружием. Но случилось невероятное: отсеченная выше локтя десница врага, прежде чем выпустить рукоять из мертвеющих пальцев, взмахнула мечом и успела отрезать косицу ратаэша! А сам туземец в молниеносном прыжке левой рукой словил взлетевшую косу и залился кровью с головы до ног.
Гельдияр отшатнулся и закричал пронзительно, как девка в испуге. Уронил меч на землю. Обеими ладонями обхватил шлем, из- под которого мгновение назад торчала злополучная косица с маленьким золотым оберегом, что достался от отца. Рыча и воя, принялся в беспамятстве драть на себе кольчугу, будто воздуха недоставало…
Что было дальше – рассказчик не видел, на самого бросился старик с пешней. Однако все знали: ратаэш кинул гибнущее войско и куда-то ускакал, сопровождаемый лекарем.
Когда дымка тумана, розовая то ли от крови, то ли от запоздалого солнца, растеклась по низине, выдалась передышка. Разбитая армия отступила к лесу и обратилась в бегство. Истомленные воины были несказанно счастливы увидеть невредимыми плоты. Подле крутился лекарь, отвязывая те, что посчитал уже ненужными. Торопился пустить их по реке, дабы пресечь погоню. Погрузили повозки, загнали коней, сами запрыгнули… Успели!
Лишь течение вынесло из заводи дальше лучного выстрела, йокуды выскочили на берег, заорали, заулюлюкали. Вздыбленные вокруг скалы откликнулись отраженным гомоном, загудели грозно. Злые волны взметнулись кверху, и, как щепки, закачались плоты…
Борясь с относящим вниз течением, гилэты все же сумели пересечь реку. А как перебрались на левобережье, немедля тронулись к верховьям на конях, благо дорога после нынешних торгов в Эрги-Эн была наезженной.
Души воинов саднила и надрывала боль поражения. Больше трети бойцов сгинула на проклятом поле. Как теперь держать отчет перед Властелином и народом, как в глаза торговцам смотреть?..
Поминая погибших друзей, молодые то и дело срывались в гнев и запал. Грозили вернуться, потрясали оружием, скаля в нерастраченном буйстве крепкие зубы. Бывалые воины, глядя на юнцов, возгорались сердцами в жгучем желании мести. Но тотчас же, сердясь на себя, унимали неугомонных окриком и насмешкой, заодно и себя стреножа. Сердца горят, когда еще близка скорбь. А пройдет время, и следующий бой перешибет нынешнее горе радостью победы… или новой скорбью.
Вот только не скоро он будет, этот грядущий бой. Хорошо было плыть на плотах вниз по течению – будто на крыльях неслись, подгоняемые хвастливой удалью да предвкушением скорой добычи. Обратно-то добираться долгонько хоть со славою, хоть без нее. Почитай, пути месяц с лихвой, а вокруг безлюдье, дебри и хмарь.
Кое-кто вздыхал о добре, добытом в первых селах Йокумены. Не до того было, когда ног не чаяли унести, а сейчас жалко. Изрядная гора драгоценной всячины, тонких кож и роскошных мехов уплыла на плотах, в спешке отвязанных лекарем. Малость бы утешилась поживой попранная гордость! Достанется кому-то, если волнами не снесет, не попортит водой.
Матерые вояки пуще всего крушились о косице ратаэша, отсеченной прытким туземцем. Не измыслить бесчестья страшнее этого. Лишиться волос в баталии равно снятию скальпа. Вождь мог смыть позор собственной кровью. Однако не всегда человек, мнящийся снаружи ладным воином, таков же внутри. Полоснув по косе, неприятель будто верхний пласт сковырнул, открыл трухлявое сердце. Или честь ратаэша, как игла дьявольской жизни, что хранится в глубине огнедышащей горы, пряталась в одной из утерянных волосинок? Подвиги Гельдиярова отца воспевались в песнях, а тут… Боль утраты воинам пережить легче, чем срамоту. Эх, пусть бы вовсе голову ему снесли! Но прежде того – подлому колдуну.
На сражении странника не было. После ненадолго явился и снова исчез. А ратаэш не снимает теперь шлема с золотою каймой даже во время трапез. И этого бесчестному недостало! Видно, голова Гельдияра утеряла разум вместе с косой. Ринула блажь взять зачем-то невольницу. Не девку приглянувшуюся похитил, что как-то можно было понять: позабавится и отдаст на потеху желающим либо прикончит. Захватил пузатую бабу! «Колдунья», – проговорился лекарь. Когда и где успела приворожить ратаэша? Всякие водились за ним грешки, но непотребства озоровать с бабенками в тяжести вроде не замечалось. А тут, подумать невыносимо, вражину с враженком в чреве разместил в порожнем возке. В другой повозке тряслись лежачие раненые, из третьей в трапезах безотрадной дороги убывала провизия…
Как унять недовольство в людях, усмирить мятежные головы? Не раз и не два подходили к ратаэшу отрядники. Дал бы сжечь ведьму – и вся недолга, спустили б воины в бесовский дым часть неистовой горечи. Ох не доведет до добра смута, гуляющая в оскорбленной рати, взрывной угрозой таящаяся в пасмурных глазах… Но Гельдияр молчал, только кровь от лица отливала.
