– Что станет с пациентом? – все же спросил Сандерсон. Коллеги прозрачно намекали ему, чем заканчиваются подобные операции, но он решил удостовериться.
– Скорее всего, если подселение было достаточно грубым, необратимо повредится рассудком. Вы вполне можете сообщить, что у него обострение, и поместить на лечение в эту клинику. Судя по всему, вечное.
Доктор кивнул. Через полминуты йитианец закончил перенос, передал доктору обещанное вознаграждение – несколько тысяч долларов – и покинул кабинет, а вслед за ним и здание клиники. Артур Сандерсон пересчитал деньги и спокойно улыбнулся.
В наш циничный век, когда сами боги спустились на землю, никто не посмотрел бы косо даже на договор с дьяволом. Что уж говорить о простой сделке с инопланетянами?
Палата девятнадцать опустела. Герберта Эггла выписали – консилиум врачей и оккультистов сумел вернуть его в общее временное русло, основываясь на полученном от него описании проведенного обряда.
В палате двадцать Джулия Доггет по-прежнему не поддавалась лечению. Лингвисты, специализировавшиеся по языкам Междуречья, не слишком огорчались подобному обороту дел, регулярно посещая больную.
В палате двадцать один, еще недавно пустовавшей, сейчас находится Артур Сандерсон.
«Довели пациенты до ручки, – шепчутся между собой коллеги, – может, смерть того студента, Ирвина, его так подкосила?.. Совсем ничего не соображает». Они не совсем правы. Бывший доктор и впрямь перманентно кажется обезумевшим от ужаса, но он очень четко помнит и сознает, кто он такой, где находится и как здесь оказался. Помнит детали успешно заключенной сделки. Помнит, как санитары отвели проснувшегося Эдварда Ирвина в палату. Помнит, как прошел остаток рабочего дня. Помнит, как вернулся домой и как уже там его настиг телефонный звонок, уведомивший, что новый пациент неожиданно тихо скончался у себя в палате. Кровоизлияние в мозг. Помнил, как ощутил в связи с этим смутное беспокойство. Помнил, как оно усиливалось в течение всего вечера. И как страх достиг апогея, когда от окна внезапно послышалось…
–
О нет, опять началось…
Сандерсон медленно поворачивается, прекрасно зная, что сейчас увидит то же, что и вчера вечером, – зрелище, заставившее его дико закричать на весь квартал. Пациент был совершенно прав – создание действительно было похоже на скрюченную помесь человека и обезьяны. Чего оно не могло передать – это того впечатления, которое оно вызывает. Вид язв и фурункулов, впечатление от сочащегося гноя и от червей, кое-где копошащихся в бледной белесой плоти, и тошнотворный запах гниющего заживо тела. Мерзкую ухмылочку крепких желтоватых зубов и сардонический блеск черных глаз. Всего этого не могут передать никакие слова – это можно только увидеть и потом до конца дней своих хранить в памяти…
Сейчас создание сидело в углу, медленно проявляясь, становясь все ярче и четче – так что Артур мог разглядеть все новые и новые гнусные детали. Потом хихикнуло, поднялось на ноги и пружинистой походкой двинулось к нему.
–
Так вкрадчиво говорил паразит паразита, кошачья блоха, извечный спутник великого шамана, чье имя затерялось в веках и чей разум забрал в свой хитроумный прибор посланец Великой Расы. Забрал, не уточнив, что оставил на месте
Он закричал, и крик его эхом разнесся по второму этажу клиники душевных болезней, под которой проводили свои таинственные обряды безликие служители Ноденса, повелителя великой бездны.
Сегодня, подписывая счета, я вдруг обратил внимание, как сильно меняется мой почерк. Вероятно оттого, что последние месяцы все конспекты и дневники я веду стенографической скорописью и давно уже не писал слова полностью, без сокращений и значков. Странно, но моя фамилия в первое мгновение даже показалась совершенно незнакомой – на листке бумаги она выглядела чужой, более того – чуждой. Когда-то я научился расписываться латинским шрифтом, так было удобнее для моих зарубежных коллег, и привык к этому, но сейчас закорючки подписи совсем не хотели складываться в привычное слово.
Буквы теснились в ряд, наползая друг на друга, словно муравьи, собравшиеся вокруг сладкой крошки или дохлого жука, готовые
