К одиннадцати вечера мы оба сидели, протиснувшись в мой тесный и набитый хламом шкаф. Таб храпел из-под хоккейной маски, прижатая к груди клюшка поднималась и опускалась при каждом львином мурлыкании. Предыдущий час мы потратили на ворчание: «У меня нога онемела, потому что ты на ней сидишь», «Можешь убрать коленку с моего уха?» и так далее. Наконец Таб задремал, и тетива от лука оставила отметину на его щеке. Ему-то легко. Он по-прежнему не верил ни слову из моего рассказа. Я же собирался бодрствовать всю ночь. Я прислонился к груде одежды и отвлекал себя мыслями о нашей подготовке.
Первым делом, вернувшись из музея, мы тщательно осмотрели мою комнату. Таб, с трудом натягивавший носки, без колебаний лег на живот и пролез под кровать с фонариком в руке. Я стоял как можно дальше с колотящимся сердцем.
В конце концов он вылез. С растрепанных волос свисали клочки пыли, лицо вытянутое и серьезное.
– Там что-то ужасное, – прошептал он.
– Ха! Теперь-то ты мне веришь?
– Верю. И это хуже, чем я думал. В жизни не встречал таких вонючих носков. Так вооружимся же, мои вассалы, пока еще не слишком поздно, посмотрим, одолеем ли мы врага в битве. Увы, мы можем и погибнуть, история нас рассудит.
Пружины кровати хихикнули, когда Таб сел.
– Прости, Джим. Никаких монстров. Никакого люка. Ни малейшего слухового окошка. Всего лишь типовой скучный дом в пригороде, построенный в восьмидесятых, как и пятьдесят домов по соседству, в точности как мой. Именно как я и сказал: в наших домах нет ничего особенного, как и в нас. Смирись с этим своей глупой башкой.
Тем не менее следующий час мы потратили на установку скрытой камеры. Для неопытного глаза она выглядела как плюшевый мишка, но во рту скрывалась широкоформатная камера, а из попки торчали кабели, ведущие к телевизору. Качество хуже, чем у камеры на моем телефоне, но плюшевый мишка был долгожителем: мог записывать до двенадцати часов кряду. Я установил его на комод у двери, и он улыбался оттуда как дебил. Я уж точно ощущал себя таковым.
Потом мы соорудили мое фальшивое тело и назвали его Джим Старджес младший-2: Приманка. Тело ДСМ-2 мы сварганили из толстовки и треников, набив их грязным бельем. В качестве головы приспособили вазу, которую последний раз использовали лет пять назад, когда я случайно лишил жизни пять невинных золотых рыбок. Когда Таб прекратил угрожать, что заявит на меня в общество защиты животных, мы накрыли ДСМ-2 одеялом и удовлетворенно хмыкнули. Оставалось только дождаться, пока кто- нибудь клюнет на приманку.
Мы подождали, пока папа ляжет спать. Таб убивал время, разглядывая голых знаменитостей на моем ноутбуке, а я тем временем учил «РоДжу». После выпуска последних новостей мы услышали, как папа совершает ночной ритуал проверки окон и дверей. От писка включенной сигнализации я почувствовал себя только хуже. Есть какая-то разница между тем, что делает там папа, и тем, что делаю здесь я?
Папа сунул голову в дверь и пожелал спокойной ночи – Таб лучше всех в мире умел скрывать обнаженку на экране компьютера, – и после этого мы вытащили из холщовой сумки лук со стрелами. Таб пощупал единственный наконечник стрелы и объявил его великолепным и смертоносным.
Я принес связанный в кучу спортинвентарь, и Таб потребовал себе хоккейное обмундирование, оставив мне менее впечатляющую пластиковую бейсбольную биту. И напоследок я рассыпал по полу стеклянные шарики. Потом мы открыли шкаф, осознав, как тесно придется прижиматься друг к другу, и поклялись, что никогда никому об этом не расскажем. Никогда, никогда, никогда.
Целых два часа мы слышали только тихое жужжание скрытой камеры.
В полночь я услышал сквозь стену скрип.
Я ткнул Таба локтем.
– Мне не нужны зубные протезы, бабушка.
– Таб! – прошипел я. – Проснись!
Он фыркнул, огляделся и откинул хоккейную маску на затылок. Я приложил палец к губам и показал на ухо. Таб кивнул.
За несколько минут – ничего. Глаза Таба начали закрываться. И снова скрип, теперь долгий и мучительный.
– Таб. Таб. Вот оно.
– Это всего лишь твой папа, Джим.
– Папа стал бы проверять все замки. Мы бы его услышали.
Таб открыл рот, чтобы возразить, но тут его сонный мозг сообразил, что я прав. Скрипнула третья половица, потом четвертая. Что бы это ни было, оно приближалось. Я взглянул через прикрытую дверь шкафа и спальни. Прошло мгновение, наполненное непереносимым напряжением. Затем лунный свет кинжалом пронзила тень. Дыхание замерло в горле. Я хотел сказать Табу, чтобы
