тот приготовился стрелять, но не мог произнести ни слова.
И тут тень скользнула мимо.
Таб ничего не заметил. Он поднес ручку клюшки к носу.
– Странный запах.
– Тс-с!
– И это не пот. Воняет, даже не знаю… Как новенькая.
– Ею никогда не пользовались. Тихо!
– А, ну ладно, не расстраивайся. Не твоя вина, что твоим мускулам не хватает тонуса. Это гормоны.
Я прижал потный лоб ко лбу Таба и прошептал:
– Папа убрал это, потому что спорт опасен. Слишком много поздних возвращений и игр в других городах. Вот он и убрал. Даже не разрешил попробовать.
На пол кухни упал какой-то металлический предмет.
Мы с Табом подпрыгнули. Наши лбы разъединились, а глаза расширились.
Вцепившиеся в клюшку пальцы Таба побелели.
– Хочешь попробовать сейчас, Джим? Помахать этими причиндалами?
Трудно сказать, сколько времени мы пялились друг на друга во тьме шкафа, пытаясь набраться храбрости, кивая друг другу по- мужски и стискивая в руках спортинвентарь – наше оружие. Может, прошло пятнадцать минут до того, как мы должным образом настроились, чтобы выпрыгнуть из шкафа подобно спортивной команде, хотя и не уверенной в том, в каком виде спорта она выступает.
И тут же моя нога наткнулась на шарики. Я схватился за Таба, но он тоже споткнулся на шариках. Таб уткнулся носом в пах ДСМ-2, а я растянулся навзничь на комоде. На меня посыпался всякий хлам: сломанный воздушный змей, бутылка вонючего одеколона, тарелка с недоеденным омлетом и, конечно же, скрытая камера.
Даже в таком позорном положении я тут же узнал единственный предмет, который мог нам пригодиться. Я отпрянул от комода. Плюшевый мишка запрыгал следом, запутавшись в нитях воздушного змея, которые потянулись за моей ногой. Таб распахнул дверь спальни, за его спиной висел лук, в кулаках – хоккейная клюшка и стрела, и через несколько безумных секунд мы поспешили в коридор с поднятым оружием. Я смутно осознал, что папа не проснулся, чтобы присоединиться к нам. Из его комнаты снова доносился жуткий звук: Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп. Хлю-ю-юп.
Мы затормозили у входа на кухню. Свет не горел, но оттуда доносились звуки: лязг железа, скрип пластика, шелест бумаги и грубый стук керамики по полу. На линолеум падало то что-то твердое, то что-то мягкое, в неравномерном ритме. Между этими звуками раздавалось не принадлежащее человеку фырканье.
– Таб, – прошептал я. – Что будем делать?
Он обнажил сияющие сталью зубы и опустил хоккейную маску.
– Ничего. Будем вести переговоры. С террористами.
Он поднял новехонькую хоккейную клюшку и шагнул в кухню. Несмотря на волочащуюся за мной скрытую камеру, я поправил бейсбольный шлем и последовал за Табом, расправив плечи как летучая мышь, всю жизнь прождавшая мгновения, когда же наконец сможет взлететь.
Прежде всего я заметил, что потолочный вентилятор разбит на кусочки и валяется в углу. Странно, что я обратил внимание именно на это, учитывая, что в маленькой кухне возвышались силуэты двух гигантских троллей. Неприятно признавать, что я на короткой ноге с кошмарными существами, но этих двоих я знал слишком хорошо. Восемь глаз Моргунчика шныряли по шкафчикам, в слив раковины, в укромные уголки посудомоечной машины. АРРРХ!!! хватал и ненароком крушил различные предметы на столе. Тварь взревела, царапнув сгорбленную спину о болтающиеся внутренности потолочного вентилятора.
По неизвестной причине микроволновка работала, внутри вращалась пустая тарелка.
Я схватил Таба за рубашку на спине.
– Погоди… что они… делают? – выдавил из себя я.
Таб откликнулся каким-то булькающим и наполненным ужасом голосом:
– Сандвичи, Джим. Они делают сандвичи.
Два щупальца Моргунчика по очереди ныряли в банку арахисового масла, вылезая оттуда с коричневым шматком, который тролль затем размазывал по кускам белого хлеба, разбросанным по столу. Он слишком сильно нажимал, и хлеб рвался на мелкие
