Он ответил мгновенно, будто не выпускал телефон из рук:
— Мария?
— Да, это я…
— У тебя совесть есть, Мария? Почему не звонила? Я же волнуюсь!
Получив допуск на свободный выход за ворота, я перестала отзваниваться Николаеву, сама толком не знаю почему. Возможно, повлияли слова Вольского? Про то, что я отчитываюсь Нику?
Впрочем, нет, дело в другом. Надоело, что куратор, находясь на расстоянии, контролирует каждый мой шаг, подробно расспрашивает, как прошел день, словно ведет журнал наблюдений за ходом эксперимента. Сам же редко когда рассказывает то, что интересует меня: о родителях и друзьях.
Подождав, пока Николаев выдохнется, спокойно уточнила:
— Хотите сказать, что не осведомлялись у своего друга, как я? От него вы знали, что я в порядке, так что не возмущайтесь.
— Мария!.. — Молчание. И растерянное: — Извини, был неправ. Но и ты меня пойми, я за тебя в ответе.
Едва не возразила, что ему не перед кем отвечать, но сдержалась. Спасая, Ник взял на себя определенного рода ответственность за мою судьбу. Влезая в цепочку «преследователь-жертва» третьим звеном, он подверг свою жизнь опасности: вервольфы не прощают тех, кто уводит у них добычу.
— Это вы меня простите, Ник, я больше не буду пропадать.
— Хорошо, ситуацию прояснили, — быстро согласился куратор и потребовал: — Рассказывай.
Приказной тон не слишком приятен, но когда тебе помогают, приходится закрывать глаза на то, как это делают.
— Кошмары вперемешку с воспоминаниями продолжаются. Волчий тоник плохо подавляет волчицу, поэтому я перестала его пить. А чтобы не было случайных превращений, оборачиваюсь сама и бегаю в лесу минимум по часу каждую ночь.
— Мария…
— Мне правда так удобней, — перебила я его. — И лучше я буду выпускать зверюгу сама, чем она полезет в самый неподходящий момент.
Несколько секунд Николаев молчал, а затем осторожно спросил:
— Ты тренируешься?
— Когда? Даже не пыталась, пока Вольский был дома. И сейчас не могу, Даша — что маленький хвостик, везде со мной. Гарантированно остаюсь в одиночестве только ночью, да и то приходится уходить в лес на всякий случай. А на днях узнала, что дом охраняют боевики Контроля. Как мне теперь быть?
— Как и раньше. Никто за тобой не последует, не оставит пост любопытства ради, — успокоил Николаев. — Выходит, у тебя никаких продвижений в тренировках нет?
— К сожалению, ноль. Вероятно, то был единичный случай, прощальный всплеск утраченного дара.
— Намекаешь, что можешь вернуться к родителям и заявить в ВОК на Горобинского? — проявил недовольство куратор.
— А почему бы нет?
— Мария, не глупи. Единичный случай может оказаться чудом. Ты же не хочешь, чтобы «прощальный всплеск» снова всплеснул в застенках ВОКа? А ведь они обязательно поинтересуются, как тебе удалось сбежать из клетки.
Меня даже передернуло от мысли, что куратор прав. Становиться подопытной крысой я не хотела.
— Ник, как долго мне еще здесь сидеть?
— Тебя что-то не устраивает? Кто-то обижает? — насторожился куратор.
Приятно, когда за тебя переживают.
— Нет. Даша ко мне привязывается, боюсь, ей будет больно, когда настанет время расставаться.
— Это минус данной ситуации. Но время все лечит.
Захотелось стукнуть его за черствость. Время лечит души взрослых, а детские раны только присыпает пылью забытья. Но там, под слоем прошедших лет, они все равно есть.
— Ник, когда я смогу покинуть Вольских?
— Скоро. Я подготовлю тебе новое место пребывания, а Алекс закончит дела, вот тогда и приеду. Не волнуйся, я тебя не оставлю здесь навсегда. — И пошутил: — Ты мне самому нужна, Мария.
Я помолчала, кусая губы, а потом все-таки призналась:
— Рада, что, хоть я и оказалась пустышкой, вы мне помогаете.
