Тогда он поправился:
– Но главным образом за счет мастерской.
– Как так?
– Не ежедневно, но раза три в неделю, а то и четыре, смотря по спортивному календарю.
Он старался изящно выражаться. Избегал интонаций предместья.
– Насколько я понимаю, вы возите в тотализатор ставки своих товарищей по мастерской?
– Вот именно.
– У вас не бывает затруднений в связи с вашим возрастом?
– Я изворачиваюсь.
– А хозяин ничего не говорит? Вероятно, он тоже играет?
– Нет, он не играет. Ему бы и хотелось, пожалуй, но он воздерживается, чтобы мы чувствовали его неодобрение.
Вазэм собирался высказать несколько весьма непринужденных соображений, вроде, например: 'Чихать нам на хозяина. Ему только и остается помалкивать', но он рассудил, что этот господин тоже, быть может, хозяин (так назвал его господин Поль по телефону) и что, помимо грубости этих выражений, самый смысл такого замечания мог бы его покоробить. К тому же Вазэм ощущал в этот миг свое уже давнее уважение к хозяевам, а особенно к положению хозяина. Он представлял себе, как будут когда-нибудь по телефону говорить: 'Передайте вашему хозяину, господину Вазэму…'. Желанные вещи – тайны автомобиля, уютное сидение в кафе, прогулки перед трибунами с красивой актрисой – живо рисовались его воображению то на большем, то на меньшем расстоянии от него, Вазэма, как раз в той мере, в какой он сам удалялся и приближался к этому рангу хозяина, которому он иногда отказывал в уважении под влиянием разговоров в мастерской и порождаемого ими настроения.
Он предпочел поэтому сказать самым умеренным тоном:
– Такой, понимаете ли, завелся порядок. Хозяин несколько связан. Разумеется, он этим пользуется, чтобы при случае давать мне поручения.
– Так что ваши товарищи спокойно доверяют вам свои деньги. Они вас, очевидно, считают человеком надежным. Много их в мастерской?
Этот вопрос немного встревожил Вазэма. Не попытка ли это узнать, много ли у него денег в кармане? У Вазэма в уме пронесся ряд страшных приключений: обмен бумажниками, надувательство с мнимым кладом, с испанским наследством, не говоря уже о простой карманной краже или о разных формах западни. Кража и западня маловероятны; у господина этого не было ни малейшего сходства с бандитом. Но более тонкое мошенничество? Какая-нибудь плутня, с трудом парализуемая? Вазэм призвал на помощь все свое знание людей и всю физиогномику. Помощь от них была невелика.
– О нет, – ответил он, – пять или шесть человек, и ставят они мало.
Нет, положительно, этот господин не был одним из тех жуликов, которые зарятся на какие-нибудь жалкие двадцатифранковики в чужом кармане. Нечто в его наружности говорило, что он 'выше этого'. Может быть, он и был опасен, но с другой стороны, о которой Вазэм не имел никакого понятия.
– И ваш хозяин терпит из-за пустячных ставок, чтобы вы пропускали не знаю сколько рабочих часов, чуть ли не дней? Ведь когда вы ездите в Энгьен или Трамбле… Это что за мастерская?
– Живописная.
– Живописная?… О, конечно… Но…
Господин смотрел на Вазэма. Речь, очевидно, шла о мастерской художников, и такое богемское отношение к делу уже не удивляло его. Даже 'хозяин', какая-нибудь знаменитость, увешанная лаврами Изящных Искусств, ворчал, должно быть, только ради приличия. Но этот молодой человек нимало не смахивал на начинающего художника.
– Но… Какого рода живопись?
– Художественные плакаты, буквы… Исключительно артистическая работа. Ею славится наша фирма.
– Ага, понимаю…
– Самый старый из нас, его зовут Пекле, очень талантлив. Он пишет пейзажи, людей, животных. Он мог бы выставлять свои картины, если бы хотел.
– Да, да. А вы учитесь этому ремеслу?
– Да.
– Или якобы учитесь. Потому что если вы проводите послеобеденные часы на скачках…
– Утром я растираю краски. Мою кисти. Иногда приготовляю смеси. Это редко поручают ученикам: надо иметь необычайно верный глаз…
Он поразмыслил и закончил тоном, внезапно разочарованным:
– Конечно, я понимаю, что это неважная школа.
– Что даст вам это в будущем?
Вазэм скромно пожал плечами, сделал гримаску.
– Сколько в час может зарабатывать в настоящее время живописец вывесок?
– Пекле, кажется, получает франк и двадцать пять сантимов.
Назвав эту цифру, которая вдруг ему показалась жалкой, Вазэм понял яснее, чем когда-либо, насколько он выше занимаемого им положения.
– Вам нравится это дело? – говорил господин. – Оно вам что-нибудь сулит?
Да, нечего сказать, блестящие перспективы! Достигнуть возраста Пекле, при его таланте, и зарабатывать в разгаре сезона двенадцать франков пятьдесят сантимов в день, а потом сидеть месяцами без работы! Непростительной слабостью было со стороны Вазэма согласиться на такое место, пусть даже временное. И он только что повредил себе в глазах собеседника, рассказав ему всю правду.
Поэтому он поспешил заявить немного заплетающимся языком:
– О, знаю, что это не для меня ремесло. Я занялся им временно. Тем более, что я получил очень хорошее образование.
Господин улыбнулся.
– Что? Диплом?
– А вы думаете! Я прошел годичный дополнительный курс и больше полугода учился в лицее Каольбэра. Я мог бы держать выпускные экзамены.
– Что же вам помешало?
– У меня умерли родители. Я был на иждивении у дяди.
– Ему не по средствам было ваше дальнейшее учение?
– Было бы по средствам, если бы он хотел. Но он тоже художник. Теперь он уже не работает, у него ревматизм. Но с моим хозяином он приятель. Вот как устроилось это дело.
Он забыл прибавить, что ему мало-помалу надоела школьная жизнь, ее однообразие, ее дисциплина, положение молокососа, в какое она ставит школьника по отношению к взрослым. Как раз за те четыре месяца, что он провел в лицее, его прилежание явно пошло на убыль. Потеряв отца, умершего через год после матери, он сам настаивал на том, чтобы его обучили какому-нибудь ремеслу. Дядя, приютивший его и располагавший только небольшими сбережениями, не видел необходимости пожертвовать своим спокойствием и старостью ради далеко не гарантированных научных успехов племянника.
– Как бы то ни было, вы пишете грамотно? И могли бы вести корреспонденцию? При некотором навыке…
Вазэм пожал плечами. Он хотел окончательно реабилитироваться.
– Дядя сбыл меня с рук на первое подвернувшееся место, только бы я ему не мозолил глаза и приносил несколько су… К тому же, мне только шестнадцать лет.
– Шестнадцать? Вам только шестнадцать лет?
– Да, 7 апреля исполнилось.
– Вам можно дать восемнадцать, не меньше.
– Не только по наружности, – ввернул негромко Вазэм.
Господин что-то соображал. Помолчав, он сказал:
– Для совершенно сидячей должности вы, пожалуй, не подошли бы. Но немного конторской работы вперемежку с долгими разъездами по городу, причем все это требовало бы некоторой инициативы и могло
