– Двадцать… нет, двадцать пять су. Я ему оставил на двадцать пять су мелочи.
Переплетчик вздохнул:
– Странная это была мысль – пойти туда, между тем как в Париже есть несколько тысяч ресторанов, где вас бы, наверное, никто не заметил. С кем-нибудь вы ведь в ресторане встретились, говорили с кем- нибудь?
– Нет, нет. Здравствуйте, до свиданья. Я был озабочен. Не привлекал собеседников.
– Озабочены не слишком явно?
– О, они меня видели таким всегда. С тех пор как у меня неприятности. Помнится, я сказал официанту, что мне надоел Париж и что я перееду в предместье; то же, что и вчерашней бабенке.
– Вы этого не дополнили никакими подозрительными рассуждениями? Даже после бутылки бордо и двух рюмок коньяку?
– Никакими решительно.
– В своих номерах вы ничего не оставили?
– Оставил. Чемодан.
– А где вы будете сегодня ночевать? Тот не ответил.
Кинэт присмотрелся к нему.
– Но вы ведь куда-то ходили переодеться. Разве на вас та же одежда, что была сегодня утром?
– Да, я только выкупил свой пиджак, вот этот.
– А где старый? – (Незнакомец снова медлил с ответом.) – Вы побрились, причесались. Не сделали же вы этого на улице.
– Я зашел к парикмахеру.
– Где, в своем квартале?
– Нет, к шикарному, возле магазина Самаритэн. Там я был в первый раз.
– Но ваш пиджак? Вы знаете, что это чрезвычайно важный вопрос, из-за пятен. Вот я, например, сегодня утром не только сжег тряпку и растер золу в порошок, но и вымыл жавелевой водой все места, куда вы ее клали и роняли. Не говоря уже про раковину и кран. А кстати, вы раньше никогда не имели дела с полицией? Антропометрическая карточка на вас не составлена? Дактилоскопический снимок с ваших пальцев не сделан?
– Нет, нет.
– Скажите мне это совершенно откровенно, потому что тогда все принимает другой оборот.
– Клянусь вам.
– С места в карьер вы пошли на такое дело?
– О… Две или три случайные плутни. Ничего серьезного. Вы меня не считайте апашем. Я ни разу не влипал.
– Брюки и жилет на вас те же, что утром? Белье то же?
– Да.
– Ничего не поделаешь! Вам придется все это тщательно осмотреть. Вы, по-видимому, совсем не отдаете себе отчета в опасности. Так же, как с пиджаком.
– Бросьте! Если против меня не будет подозрений, то не одежда меня подведет. А если я буду арестован, то уже до того будет известно, что это сделал я. И тогда мне так или иначе крышка.
– Вы рассуждаете, как ребенок. Это меня удивляет со стороны печатника, то есть человека не без образования.
– О, у меня образование небольшое. Я работал в самых маленьких заведениях: главным образом, по части визитных карточек и пригласительных билетов. Это и было, с одной стороны… Теряешь место из-за пустяка и ходишь все время безработным.
– Словом, хотите ли вы, чтобы я вами занялся? Да или нет?
Молчанье.
– Если не хотите, я на вас не буду в обиде. Вы пропадете, вот и все. При вашей неопытности не пройдет и двух-трех дней, как вас накроют, ручаюсь вам.
Тот опять призадумался; затем поднял с пола пакет, встал.
– Пойдемте.
– Это мой пакет, не правда ли? Я могу его нести, – сказал переплетчик, предрасположенный успехом к любезности.
– Нет, нет, – буркнул незнакомец и отвел руку Кинэта.
XX
Вазэм и его новый знакомый пробыли вместе несколько минут между скачками на приз Уазы и на приз Дромского департамента. Разговор у них произошел такой:
– Ну? Дозвонились к господину Полю?
– Да, да.
– Он все записал под вашу диктовку? Ничего не перепутал?
– Ничего. Он повторял имена лошадей. Он мне сказал еще: 'Передайте хозяину, что у меня есть в двойном двести франков на 'Ниппона II' в скачке на Изерский приз. Он будет знать, о чем речь'.
– Хорошо, спасибо. Вы отлично исполняете поручения.
Затем он извинился и ушел в другой конец круга, прибавив, что 'хорошо бы встретиться перед разъездом'. Вазэм его немного разыскивал, но не нашел.
На перроне Северного вокзала, когда Вазэм вышел из Энгьенского поезда, кто-то его окликнул. Это был тот же господин.
– У вас найдется время выпить со мною чего-нибудь?
Вазэм знал, с каким нетерпением его ждут. Но он был не из тех, кто упускает возможности. Самое незначительное приключение само по себе возбуждало его. Кроме того, он обожал кафе, хотя не мог их часто посещать. Опрокинуть рюмку-другую у стойки, как это делает кучер, лошади которого ржут на улице, – в этом для него не было ничего соблазнительного. Но сидя за столиком, перед хорошим напитком, он вкушал всякого рода удовольствия, в том числе и от выпивки. Жар в теле и горький водочный привкус оживляли его природный оптимизм.
– Если хотите, пойдем в кафе напротив. Это – бельгийцы, почти мои земляки, оттого, что я родился на севере, близ границы.
– Вот как? Мои родители тоже из тех мест.
– Точнее – откуда именно?
– Из Па-де-Кале. Моя фамилия Вазэм.
– Да, там такие фамилии встречаются.
Когда они уселись, господин присмотрелся к Вазэму внимательнее, чем при первой их встрече, и с известной симпатией. Сколько лет этому мальчику? Двадцать, судя только по телосложению. Восемнадцать, если поглядеть на его лицо и глаза. Но неужели он уже завсегдатай ипподрома?
Чувствуя на себе любопытный взгляд, юноша Вазэм потягивал скромно свой аперитив. Принял вид рассеянный и смирный. Ни на что в частности не надеясь, без какого-либо определенного расчета, он хотел внушить доверие собутыльнику. Но отнюдь не довериться ему вслепую. Склонность к приключениям не делала его дурнем. Он даже мог сколько угодно врать, если это нужно было ему для притворства или фанфаронства.
– Вы часто посещаете скачки? – спросил его господин.
– Довольно часто.
– Я как будто видел вас в Отейле.
– В Отейле и в других местах.
– Вы играете за свой счет?
– Да…
Вазэм приготовился сочинять. Уже рисовал себе жизнь молодого спортсмена, которую бы ему легко было многословно описать. Подробности всплывали бы по мере надобности.
Но, к большому его удивлению, он оробел. Ему показалось очевидным, что господин не поверит ни одному слову из всех этих росказней и составит себе о Вазэме совсем не хорошее представление, а этого очень боялся Вазэм.
