Заснул он, что ли? За окном теперь стало темно.
— Квентин. — Этот голос — ласковый, бесполый, смутно знакомый, не совсем человеческий — не снился ему. Квентин сел и осмотрелся, но в каюте больше никого не было.
— Ты кто? — спросил он.
— Я внизу, в трюме. Ты слышишь меня через решетку в полу.
Квентин совсем забыл о нем, но теперь вспомнил.
— Ленивец, ты? Я даже не знаю, есть ли у тебя имя.
— Ты бы зашел ко мне. Поговорить надо.
С чего бы это? В трюме, помимо сырости, гнили и сточных вод, воняло еще и ленивцем. Квентин вполне мог поговорить с ним отсюда и вообще бы обошелся без этого разговора.
Бог ты мой! При такой слышимости гнусное животное должно быть в курсе всего, что происходило в этой каюте во время плавания.
С другой стороны, неловко, что он уделял ленивцу так мало внимания. При всей своей занудливости тот заслуживает уважения, как представитель говорящих животных, в трюме хоть и смрадно, но тепло, а делать все равно нечего. Квентин вздохнул, вылез из койки, взял свечу, нашел трап и спустился в корабельные недра.
Трюм сильно опустел со времен его последнего посещения. Еще бы, целый год в море. В сточном желобе плескалась вода. Ленивец, странного вида зверь с плотным зеленовато-серым мехом, около четырех футов в длину, висел вниз головой на уровне глаз Квентина, цепляясь когтями за бимс — вся его внешность говорила о зашедшей слишком далеко эволюции. На полу под ним валялись катышки помета и фруктовая кожура.
— Привет, — сказал Квентин.
— Здравствуй. — Ленивец повернул к нему свою сплющенную мордочку — его шее, видимо, это ничуть не препятствовало. Из-за черного меха вокруг глаз он походил на енота и выглядел сонным. Глаза щурились от Квентиновой свечи.
— Извини, что так редко тебя навещал.
— Ничего, я не против. Я не слишком общительное животное.
— Так как же, есть у тебя имя?
— Да, Абигейл.
Значит, он девочка. В трюме стоял стул на тот случай, если кто-то захочет насладиться беседой с ленивцем (ленивицей) в полной мере.
— И потом, ты был очень занят, — милосердно добавила Абигейл.
Наступила пауза. Ленивец пережевывал что-то желтыми тупыми зубами. Интересно, кто носит ему (ей) еду?
— Я все время хотел спросить, для чего ты отправилась в это плавание?
— Больше никто не хотел, а на зверином совете решили, что кого-нибудь послать надо. У меня возражений не было. Я много сплю, мало двигаюсь и люблю одиночество. Можно сказать, едва присутствую в этом мире, так не все ли равно, где быть.
— А мы так поняли, что говорящие звери будут оскорблены, если мы не возьмем на борт их представителя.
— Мы, в свою очередь, думали, что вы оскорбитесь, если мы никого не пошлем. Мир строится на недопонимании, правда?
Да уж.
Длинные паузы не казались ленивице неловкими — может быть, животным такое чувство вообще не свойственно.
— Когда ленивец умирает, он так и остается висеть на дереве, — сообщила ни с того ни с сего Абигейл. — Пока не сгниет.
— Надо же. Я не знал. — И как прикажете развивать эту тему?
— Это я к тому, что ленивцы живут не так, как люди и большинство животного мира. Наша жизнь проходит между двумя мирами — землей и небом, явью и сном. На грани жизни и смерти, можно сказать.
— Да, люди живут иначе.
— Тебе это покажется странным, но нам так вполне удобно.
Общение с ленивцем вызывало на откровенность.
— Почему ты мне это рассказываешь? Я знаю, какая-то причина у тебя есть, но пока не улавливаю, какая. Это с ключом не связано? Нет, случайно, идеи, где его можно найти?
Если она, конечно, слышала об этих ключах. Если вообще знает, что там наверху происходит.
— Нет, ключ ни при чем, — прожурчала Абигейл. — Это связано с Бенедиктом Фенвиком.
