рубаху, она возложила на голову венок из омелы.
Прямо тебе «Золотая ветвь»,[56] думала Джулия. Омела и все дела. И чего с ним так носятся, с этим растением? При всей своей красоте это обыкновенный паразит, душащий дерево, на котором растет.
Всю мебель из комнаты тоже вынесли. Теперь в ней помещался тяжелый тисовый стол, сделанный опять-таки по инструкции, и вытесанный из камня алтарь: он продавил бы пол, если бы перекрытие не укрепили чарами снизу. Комнату очистили разными способами, себя тоже: маги постились, пили зелья, от которых моча меняла запах и цвет, жгли в глиняных горшках травы.
При этом никто не мылся: очищение следовало понимать в символическом, а не в гигиеническом смысле. Санитария и гигиена богиню, похоже, не волновали.
— Это вам не Ветхий Завет, — отвечала на все жалобы Асмодея. — НПВ не признает такого понятия, как «нечистое» — она не против, если мы менструируем.
Маги мужского пола сопровождали это похабными замечаниями, предлагая себя богине в символические мужья. Твоя хтоническая жертва у меня в штанах и т. д., а знаменитое Асмодеино чувство юмора вроде как ушло в отпуск — возможно, от нервов. Асмо, не обладая данными для верховной жрицы, сама себя назначила главным экспертом по НПВ. Она предлагала даже прекратить принимать лекарства, но тут уж ее просто высмеяли.
На столе стояли три восковые свечи и серебряная чаша с дождевой водой, стоившая почти не меньше бассейна. На алтаре, глыбе местного мрамора, не было ничего — если честно, они не совсем понимали, зачем он, собственно, нужен. Гаммиджи заняла место у стола, остальные выстроились вдоль стен — пятеро с одной стороны, четверо с другой. Насчет асимметрии Амодор в своем палимпсесте умалчивал, хотя во всем прочем был предельно точен для двухтысячелетнего пещерного человека.
Джулия укрощала кипящий разум ударами холодного скептицизма, но каменный поцелуй, которым ее во сне наградила статуя, все еще помнился ей. При всем жутковатом фрейдизме этого сна Джулия в нем почувствовала себя любимой. Она надеялась перед обрядом снова увидеть его, но ей совсем ничего не снилось.
Царап стоял слева от нее, Асмо и Фолстаф — напротив. Она старалась не смотреть им в глаза: процедура требовала провести час в полном молчании, и смешки были бы крайне не к месту. Снаружи мычали и блеяли жертвенные животные: две овцы, две козы, два теленка — трое черных и трое белых, отмытые шампунем до невиданной чистоты. Надо же запастись на случай, если богиня потребует символической жертвы.
В семь часов, на заходе солнца, взошла луна. Когда она поднялась над деревьями, залив мюрский дом белым дуговым светом, Гаммиджи зажгла пальцем свечи в руках у магов. Джулия старалась уберечься от воска, но горячая капля все же упала ей на босую ногу.
Гаммиджи начала заклинание. Никто не заметил, когда и как загорелись три свечи на столе.
Джулия только радовалась, что главная роль досталась не ей. Во-первых, заклинание очень длинное, и кто знает, что будет, если что-то напутаешь. Чары иногда оборачиваются против неудачливого чародея.
Во-вторых, это даже не настоящие чары. Сплошные моления, а маг, как полагала Джулия, должен не молить, а повелевать. Грамматика тоже странная, одни и те же фразы повторяются без конца. Матери, дщери, земля, зерно, мед и прочая фигня типа Песни Песней.
Фигня, но как видно, не полная: у Гаммиджи получалось. Джулия не видела никаких внешних признаков, но было и так ясно, что магия действует. Голос Гаммиджи стал глубже и порождал эхо, воздух вибрировал, по комнате гулял ветер.
Свеча Джулии заполыхала как факел — приходилось держать ее на вытянутой руке, чтобы не занялись волосы. Джулия распустила их, чтобы быть более женственной и соответствовать духу НПВ. Что-то происходило. Что-то надвигалось на них, как товарный поезд.
В этот момент она осознала нечто ужасное, такое, в чем не созналась бы Царапу и остальным, не будь даже слишком поздно. Ей не хотелось, чтобы это сработало. Она совершила роковую ошибку, не поняв чего-то в себе самой — как могла она не понять чего-то столь очевидного? Она не хотела, чтобы богиня явилась.
Когда она только приехала в Мюр, Царап сказал ей, что недостаточно любить его и всех остальных: магию она должна любить больше. Этого Джулия так и не достигла. В Мюре она искала не только магию, но и новый дом, новую семью — и была вполне счастлива, обретя и то, и другое, и третье. Больше она не нуждалась ни в чем, не говоря уж о какой-то добавочной силе, но поняла это только теперь. Не хочет она становиться богиней. Она хотела одного: быть человеком, и в Мюре это наконец-то осуществилось.
Теперь уж поздно: начатого не остановишь. Богиня грядет. Джулии хотелось отшвырнуть свечу и заорать, что не надо этого делать, что у них и так есть все, чтобы быть счастливыми. НПВ поняла бы ее. Милосердная богиня плодородия первая поняла бы то,
