Розмари притихла. Все четверо двинулись дальше… и вдруг пропали из виду. Карта снова оборвалась.
Некоторое время София маялась ожиданием, упрямо держа палец на том же месте. И точно – спустя несколько минут вновь возникли Кабеза де Кабра с помощником. Они возвращались в Муртию. Вдвоем…
В последующие недели шериф много раз проходил по недлинной дороге, по-видимому соединявшей деревню с тюрьмой. Иногда он ходил в одиночку, иногда – с помощником. Несколько раз его сопровождал невысокий толстяк, носивший увесистый золотой крест. София взяла на заметку, что орден Золотого Креста держал в Муртии своего клирика.
Наконец, уже в декабре, после очередного посещения узилища шериф вышел оттуда, ведя Розмари. Она была очень подавлена, но не сопротивлялась. Они с шерифом молча одолели часть дороги по направлению к деревне, но внутрь не пошли. Вместо этого Кабеза де Кабра провел девочку мимо – и София увидела перед собой фермерский домик, тот самый, где прежде слышала песенку о серой голубке. Только тут она поняла, что ее пела именно Розмари.
На пороге дома шериф остановился.
«Хотел бы я что-нибудь для него сделать, – сказал он. – Но не могу».
Розмари кивнула, не поднимая глаз.
«Он просил меня отослать письмо друзьям… Куда-то на Новый Запад… а я не знаю, как это делается. Вы мне не поможете?»
«Помогу. Только пускай он с этим не тянет, ведь теперь, когда Касаветти сознался, священник с приговором медлить не будет…»
«Я знаю, – ответила девочка. – Я сегодня же сбегаю к тюрьме и велю ему написать, а потом отнесу письмо вам».
«Договорились, – кивнул шериф. И со вздохом добавил: – Ты там поосторожнее, Розмари».
Она кивнула в ответ и скрылась в доме, а шериф Кабеза де Кабра пошел назад в Муртию. Медленно, тяжелой походкой…
Он вновь покинул деревню лишь через несколько дней, на сей раз – во главе небольшой толпы. Там были все его помощники, но не только они. Взрослые мужчины, несколько старух, даже дети. Они исчезли в направлении тюрьмы и вновь появились, ведя с собой Бруно. Отощавшего, неописуемо грязного…
Когда процессия проходила мимо фермерского домика, к толпе присоединилась Розмари, ожидавшая у порога, как часовой. Все вместе двинулись на север – к каменному мосту. София увидела, что пейзаж на той стороне разительно изменился. Там теперь кочками залег темно-фиолетовый мох, в нем стояли черные, обросшие острыми шипами деревья. Там и сям виднелись камни, возле них клочками торчала прежняя засохшая травка.
София никак не могла понять, почему так отчаянно колотилось сердце шерифа, почему у него тряслись руки, когда он развязывал узника… В чем дело? Что они собирались над ним сотворить?..
Бруно повернулся и обратился к толпе. Он говорил по-английски:
«Не бойтесь. Я знаю эти холмы, а они знают меня. Авзентиния меня защитит. Я найду утраченные путевые знаки и доберусь по ним в город. Возможно, сюда я не вернусь, но не сомневайтесь: я спасусь!»
София услышала, как рядом с шерифом всхлипывает Розмари.
Бруно решительно пересек мост и ступил на ближайший клочок желтой травы. Пригнулся – и вдруг побежал вглубь холмов. Он мчался так, словно от этого зависела его жизнь. Внезапно взревел ветер, одинокий порыв пронесся по черным деревьям, размахивая ветвями, превращая их в грабастающие черные руки… Притихшая толпа следила за тем, что происходило на той стороне. Тянулись минуты… Было невозможно с уверенностью сказать, утих тот воздушный порыв или просто унесся в холмы, растаяв вдали…
Бесследно исчез и Бруно.
«Вы видели торжество справедливости!» – провозгласил священник, накрывая ладонью золотой крест, висевший на шее.
Люди с видимой неохотой потянулись прочь от моста. Кто-то в толпе ворчал, выражая общее разочарование. Дескать, справедливость – дело хорошее, но как насчет зрелища? Розмари осталась на месте. Кабеза де Кабра подошел к ней.
«Пойдем, – сказал он. – Смотреть больше не на что».
«Он вернется», – тихо проговорила Розмари, не сводя взгляда с холмов.
«Непохоже».
«Он обещал найти Авзентинию. С ним ничего не может случиться!»
«А если Темная эпоха поглотит его душу? Если его лицо будет похищено, как предопределено приговором? Что тогда, Розмари?»
София как будто говорила вместе с шерифом, ее охватило странное чувство двойственности.
Часть ее, остававшаяся в «Серой голубке», поняла: Кабеза де Кабра говорил о лакримах. Открытие стронуло в памяти сущую лавину, поток разрозненных частиц предстал вразумительным целым. Письмо, адресованное родителям… их исчезновение…
