кильватере, что стало с теми бундесами, никто не проверял, там мог выжить только Арни в образе терминатора.
Наконец наша ОПГ[134] (мы ж в тылу врага, значит, вне закона) оказалась у какого-то центрового здания, разукрашенного гитлеровскими флагами, из окон стали бить по нас пулеметы, Шмайссеры (МП-38 или 40) и карабины. Бойцы, таясь за танками и ганомагом, стали стрелять по окнам, танки бабахали осколочными и стрекотали пулеметами, счетверенка косила немцев, как болгарка железный лист. Тут послышались выстрелы и из-за здания, видимо, подоспели онищукоабдиевцы, немцам небо показалось со свининку (мабуть с овчинку?). Танки, ганомаг и счетверенка остались нас прикрывать, и я повел бойцов на штурм здания. Нам помогло два обстоятельства: первое, само собой, то, что немчура непуганая была и, растерявшись, позволила нам взять здание – комендатуру. Второе – то, что немцы не привыкли обороняться, это они к 42–43-му научатся обороняться, а щас попытались пойти в атаку, а против наших автоматов (ППШ, ППД и расово-немецких МП-38/40) в тесных коридорах и комнатах это гиблое дело. Мы захватили раненого коменданта – майора Вермахта и бургомистра, остальных добили, а зачем нам дармоеды?
Покончив с засевшими в штабе, в комендатуре то есть, оставив под охраной пленников и снова объединившись с абдиевцеонищуковцами, мы начали зачистку города. Жители города, оставшиеся под немецким игом, видимо, не успели к нему привыкнуть и активно выдавали места спрятавшихся нечурбанов и их приспешников. Особенно порадовало попадание в наши очумелые ручки не кого-нибудь, а самого шефа местной полиции, некоего Остащука, эмигранта из Польши, но местного уроженца, которого пленил собственноприкладно не менее местнейший Явтушевич.
«А почему Ильиных нигде не видать, да еще нас не встретили его посланцы, в чем же дело», – думаю я. Тут подошел местный житель и сказал, что в тюрьме (как в любом цивилизованном городе и в Городке есть тюрьма) немцы начали расстрел заключенных. На выручку заключенным рванули два броневика с «косилкой», так обозвали счетверенку бойцы, взвод Онищука (и я к ним прицепился), остальные продолжили расчистку по квадратам. Бронетачанка бортовой номер 658 (вообще лживый гений Ивашина им проставил номера от 654 по 659) подразделения ДОН-16 с ходу вскрыла ворота тюрьмы и для устрашения бабахнула во внешнюю стену бронебойным (тупо шугнуть), потом за ним прорвался второй броневик, и наша «косилка», ну и бойцы начали зачистку. Кстати, результат самого бронебойного выстрела в стенку практически ноль: много грохота и небольшая дырка в стене, зато психологический эффект покруче, чем Большой Взрыв[135].
Немцев парализовал этот бронебойный выстрел, а вид Церенова и Мамбеткулова с какими-то саблями окровавленными (само собой, для понтов) вообще вызвал у немчуры преждевременную импотенцию с признаками внеочередной (причем не положенной по полу) менструации. Ведь гитлеровцев запугали азиатскими ордами-мордами, и вот они, живое воплощение духов Чингисхана, Батыя и Эмира Тимура с окровавленными ятаганами (или что там немцы ждали, ну акинаки[136], может, или катаны[137]). Они ж не знают, что Мамбеткулов вообще городской, да еще и учитель математики (ботан еще тот), короче, они подняли свои клешни, а начальник отстреливался (мы потом поняли, кто он), но на одном парабеле далеко не уедешь, да и Мамбеткулов лицо кровью обмазал и показался, ощерив зубы. Начальник тюрьмы, наверно, подумал, что сам Джебе-Нойон[138] за ним пришел, и застрелился последней пулей. Бойцы начали открывать камеры, то есть открывали тюремщики под присмотром бойцов, подгоняемые пинками и прикладами по тому же филе. В тюрьме, оказалось, было человек пятьдесят заключенных, в основном окруженцы, коммунисты и дерзкая молодежь, не пожелавшая прогнуться перед немчуринами, немцы успели расстрелять человек десять. Потому что расстреливали не все, ведь орднунг же, убийствами занимался облеченный полномочиями надзиратель-палач, остальные охраняли периметр и т. д.
– Церенов, вы где с товарищем киргизом сабли-то нашли, а?
– Как где, в комендатуре, там было штук пять в кабинете у одного покойного фрица, мы его сперва пристрелили, и потому не смогли с ним поближе познакомиться (о чем «искренне» сожалеем), ну и где он взял сабли, да как, выяснить не смогли, но это точно наши, советские клинки, кавалерийского образца.
– Мне кажется, надо остальным бойцам с монголоидной внешностью тоже раздать сабли, на немцев, оказывается, очень потрясающе действует, мне кажется, еще какие-нибудь чапаны и малахаи изыскать, и вообще фашисты на генетическом уровне какать будуть. Не все же Унгерну монголоидами европеоидов[139] пугать.
– Если мой разрез глаз пугает немца, кладу его на алтарь родины, – заржал Мамбеткулов.
– Товарищ старший лейтенант, посмотрите, кого мы нашли, – говорит Соловьев, молоденький боец из пограничников, а сзади идет своей персоной его величество господин-товарищ Ильиных, в меру отполированный немчурыдванами, сверкая царапинами и гематомами на морде лица.
– Арсений Никанорович, а что ж вы тут делаете? Нашли время для отдыха на курорте «У кривого Ганса».
– Сегодня с утра поймали, изловил собственноручно господин Остащук, а выдал ему меня бывший второй секретарь нашего
