горкома, ныне бургомистр, байстрюк Яковенко Олег Павлович, сука. За три дня сделал шаг по карьерной лестнице и полный путь по карьере предателя, зарою его на рассвете. Ребята были заняты печатаньем листовок, а я и не знал, что эта сука подалась к немцам, зашел поутру, чтобы он вас встретил на севере. Сам-то на юге хотел вас встретить, но не попал, скорее попал, но не туда.
– Арсений Никанорович, а Яковенко стреноженный ждет вас в комендатуре, можете ему всю жопу двухжопую напинать (двухжопый – икки кут, идиома с узбекского, предатель значит).
– Его не напинать надо, а повесить в центре города за ноздри.
– Так вы, Арсений Никанорович, первый секретарь райкома партии, а партия сказала выполнить, мы сказали есть! Повесим за милую душу, хоть за ноздри, хоть за яйца.
– Бойцы, обследуем дома, очищаем от вражеской скверны город; броники и «косилка» помогают, все вперед выполнять, Церенов, останься.
И мы втроем, Ильиных, Церенов и я, пошли не спеша (как 45-й год, блин, прогулка у Рейхстага) к комендатуре, и я, показывая кровожадный вид калмыка, спрашиваю у Ильиных:
– Арсений Никанорович, кстати, ваши «друзья», то есть недруги, которые из высшей расы, почему-то сильно боятся вот этого горячего калмыцкого парня, даже выстрелить в него опасаются.
Представьте, идет человек, рост 180–190 см, пилотка надета как шляпа Наполеона, перпендикулярно взгляду, на шее висит ППД, на спине лук, с одного боку ножны сабли, с другого – колчан со стрелами. Колчан, скажем, так себе – третий сорт MADE in ЛЕС (на коленке, за пять минут), не каждый неандерталец позарился бы. В руках сабля, причем с сверхбрутальными потеками крови. И раскосое лицо истинного сына степей Азии плюс усы подковой а-ля Чингисхан. Тут не только немцу, тут любому эуропэйцу экстренная замена памперса потребуется, он еще для пущего страха лицо кровожадно перекашивает, как будто кости грызет, и лицо нехороший человек кровью смазал немного.
– Так если б он на меня попер, я б, наверно, тоже туалет искать стал, во плечи, как фасад танка, еще и антураж полный экзотики, прям Субудай Багатур[140] во плоти ведет тумены на Европу, не глянется[141] он мне, да и женщинов я люблю.
– Ау, товарищи европеоиды, хватит заливать, кроме чингизидов завоевателей не было, что ли, по-вашему, ваши македонские, римляне, лакедомонцы (или ламекедонцы), стефаны батории всякие, да крестоносцы, Гитлер, опять же, тоже по колени и выше в крови шастали. Гунны тоже не совсем сестры милосердия, но венгры (потомки гуннов) у вас как-то даже европейцами считаются, – начал умничать брат калмык.
– Босхамджи, успокойся, прекращаем расово-континентальный бред. А то, что немцы от тебя писаются, так это их проблемы и наша сила, сила СССР в дружбе и разнообразии его народов.
– Да кто ж против, командир, – усмехнулся так же кровожадно по-станиславскому Церенов. – Вон от акмурзинского прадеда наполеоновские бандюки через всю Европу бежали, а почему мне так же не шугать их!
Так мило болтая, мы дошли до комендатуры, бойцы еще часа два вылавливали и допиливали немчур и их шестербасов ягодицелизов. К центровой площади, что у экс-комендатуры была, уже стекался народ, люди волокли угощение освободителям (нам любимым) и даже совсем деликатес притаранили, полицая, который неделей ранее тут же был участковым РКМ[142].
Потом он куда-то исчез, оставив после себя кровавую тушку, причем бойцы в суде Линча не принимали участия, женщины и мужчины – жители города самостоятельно прекратили бренное существование экс-мента.
А товарищ первый секретарь горкома успел за время линчевания на бронемашине Гаджиева сгонять за листовками, и теперь листовки расходились, как акции АО «МММ» в 92–94-х годах, то есть как горячие пирожки, ну или холодные блины. Раздав листовки, Ильиных залез на броневик Гаджиева, и тут же в стиле В. И. Ленина начал свою речь, даже жесты он скоммуниздил у отца пролетарской революции.
– Товарищи жители Городка, поздравляю вас туточки с временным освобождением нашего города от гитлеровских ворогов, зарыл бы я их на рассвете. Но сразу скажу, нам радоваться рано, РККА истекает кровью под хищными ударами кровососов «новой Европы», но это не значит, что мы должны предаваться унынию, нет, нам нужна победа, и мы за ценой не постоим. Тут в немецких тылах действуют бойцы шестнадцатой Дивизии Особого назначения, присланные товарищем Сталиным из Новосибирска. Они вдругорядь[143] уйдут в лес, продолжая партизанский метод ведения войны, от нас же им требуется повсеместная поддержка.
И таким же макаром Ильиных продолжил высокоидейное бла-бла-бла, почти полтора часа, при этом двадцать четыре раза воткнул к месту и не к месту свое «зарыл бы я их на рассвете». За это время нами полностью был очищен город, и даже броневики
