Но ничего не произошло.
Пятница, 9 июля
Вечером в пятницу мы ели в саду рыбу с картошкой, прямо с бумаги, и чокались кружками с чаем в честь приезда Томаса.
Я молча подбирала остатки теста, сказав за весь ужин только «Передайте мне кетчуп, пожалуйста», пока папа не сбросил на Томаса книжноамбарную бомбу насчет того, что он будет работать по вторникам и четвергам.
– Пока не приедет твоя мама. Нед, Готти предложила, чтобы ты помогал по средам и пятницам.
Нед волком посмотрел на меня, а я невинно добавила:
– Я вызвалась работать по субботам.
Я немного надеялась, что Нед рассмеется и пригрозит мне какой-нибудь детской местью, но наши братско-сестринские симпатии в полном рассинхроне.
– Хм, – буркнул он и засыпал Томаса вопросами о музыкальной обстановке в Торонто. Он называл миллион канадских рок-групп и спрашивал, слышал ли Томас, как они играют. В ответах в основном повторялось «нет», и у меня возникло чувство, что Томас и вполовину не такой меломан, как можно решить по его футболкам. О проводах лета Нед не проговорился ни словом.
Наконец он слинял на репетицию «Фингербанда» в облаке лака для волос. Папа уплыл в дом с расплывчатым «не засиживайтесь допоздна», напомнив Томасу позвонить матери.
Мы остались вдвоем. Впервые после размолвки на кухне два дня назад мы были одни. Не стану я извиняться!
Сгущались сумерки. Летучие мыши летали между деревьями в поисках жуков, которые еще не появились.
Я сидела, уткнувшись подбородком в колени и обхватив ноги, чувствуя себя долговязой и нескладной. После трескотни Неда молчание ощутимо давило. В детстве мы с Томасом могли не говорить целыми днями, сидя рядом и держась за руки в домике на дереве, в шалаше из подушек или в «берлоге», и дни превращались в бесконечность (общение с Соф происходило прямо противоположно). Нам не нужно было спрашивать, о чем думает другой, потому что мы были настоящими телепатами.
Я покосилась на Томаса, который помахивал кусочком рыбы, заставляя Умляута играть в поскакушки. Тишина казалась ужасной. Ему скучно и хочется назад в Торонто, к девушке, которая умеет разговаривать. К крутой девице. К безумно красивой канадской подружке, которой он мечтает позвонить и рассказать о своем диковинном детском знакомстве.
Москиты начали кусаться, когда Томас чихнул. Потом еще раз и еще.
– Го, – хлюпнул он носом, судорожно вдохнув из ингалятора, – всюду пыльца. Может, продолжим в комнате?
– М-м, ладно. – Я встала, превратившись в великаншу, угрожающе нависшую над сидевшим в траве Томасом. Сегодня на нем был мохнатый кардан цвета зеленого мха. Томас тоже поднялся – над поясом джинсов мелькнул плоский живот – и повернулся к саду, а не к дому. А-а, он имеет в виду продолжить в моей комнате!
– Я все гадал, – начал он, пока мы пробирались между деревьев. – Всю неделю хотел спросить, с каких пор ты живешь в пристройке?
– Лет пять? – вопросительно произнесла я, придерживая ветку ежевики и думая, что годы, которые он пропустил, оказались самыми важными. У меня начались месячные. Я стала носить лифчик. Я перешла в другую школу и занималась сексом. Я влюблялась. Я неоднократно делала неверный выбор.
Я побывала на похоронах.
– Месяцев через шесть после твоего исчезновения, – объяснила я. – Нед как раз вошел в пердящую стадию, и Соф – София Петракис, моя подруга, они переехали в Холкси вскоре после твоего отъезда – заставила меня пойти на кухню, устроить пикет и напомнить о своих правах. В смысле, потребовать себе отдельную комнату.
Томас остановился под яблоней, на которой, к счастью, уже закончилась выставка нижнего белья, и принялся выворачивать ранний, незрелый фрукт с узловатой ветки. Я прислонилась к стволу напротив. Воздух между нами загустел от мошкары.
– Вау, – сказал Томас, вглядываясь сквозь ветки. – Она здесь!.. – Он даже вскрикнул от удивления, но тут едва наметившееся яблочко оказалось в его руке, а ветка спружинила, обдав нас липкими, как пиявки, частичками старой коры. Пошатнувшись, Томас шагнул ко мне, чтобы сохранить равновесие. – Упс!
Он засунул яблоко в карман кардигана, посмотрел на меня и засмеялся. Его лицо было забрызгано ужасной древесной грязью. Мое, наверно, тоже.
– Извини, – сказал он совершенно невиноватым тоном. – У тебя веснушки из коры.
Настоящие веснушки Томаса под точками коры казались бледными и прозрачными, как звезды в туманную ночь. Он натянул рукав кардигана на пальцы и поднес руку к моей щеке. Я затаила дыхание. Что случилось под этой яблоней пять лет назад, чтобы он
