жить именно здесь, Хоуэллы ведь намерены показать ее свету, а значит, она получит большую или меньшую свободу передвижения. С этим уже можно что-то предпринять.
А Генри… Генри даже не смотрел на нее, пялился в стол, на Хоуэллов, только бы не встречаться с нею глазами. А может, просто прятал свои великолепные синяки, будто она не видывала разукрашенных мужчин! Жаль, не довелось поговорить наедине, и передать ему ничего не получится, тут полно соглядатаев, некому поручить отнести записку или… хоть что-нибудь. Жаль, не выйдет сказать ему, какой ерундой было все то, что…
В дверь постучали.
– Сударыня, к вам портной на примерку, – окликнули снаружи.
– Просите, – приказала Мария-Антония тем тоном, который у любой горничной разом отбивал охоту фамильярничать с хозяйкой…
Генри остановился посреди улицы, покрутил головой. Да, вот он, дом девятнадцать по улице Стрекоз. (Спасибо, не Бабочек!) Солидный старинный особняк – не под старину сделанный, а именно старинный. Стены из потемневших от времени каменных блоков, выложенных с большим искусством: тут темнее, тут светлее, выходил рисунок. Вот лестница казалась новоделом, но она хорошо подходила к ансамблю. Еще бы плющ пустить над входом, вовсе вышел бы старинный замок. Генри присмотрелся: торчало там что-то такое из земли, вроде плетистых роз, едва-едва. Наверно, новые хозяева недавно приказали посадить.
Он постучал в дверь – массивную, тяжелую, под стать всему дому. Там, за плотно занавешенными окнами, шло веселье, слышались голоса и музыка, пробивались отблески огня.
– Чего изволите? – выросший на пороге слуга (дворецкий или кто он там?) смерил Генри таким взглядом, что тот сразу почувствовал себя нищим оборванцем, хотя приоделся перед этим визитом. Побрился даже.
– Мне бы хозяйку повидать, – сказал Монтроз, сглотнув комок в горле, а псы у его ног завиляли хвостами, скалясь во всю пасть.
– Госпожа не принимает.
– Может быть, примет, – набычился Генри. – Передайте, к ней Генри Монтроз.
– Обождите, – был ответ, и дверь захлопнулась у него перед носом.
Ждать пришлось довольно долго, но вот, наконец, дверь снова распахнулась, и на пороге, в ореоле теплого света возникла Мария-Антония.
Не та девчонка в фермерском платье, не та принцесса в кружевах, не верная спутница в каких-то обносках, нет. Молодая женщина в серо-голубом платье, пошитом по последней моде: плечи открыты, складчатые длинные рукава, украшения из лент… Сапфиры искрились на шее, в прическе, на руках…
Генри ничего не сказал. Назвать ее Тони не поворачивался язык, а как-то иначе… Он не представлял, как может к ней обратиться.
Последние три месяца об обитательнице дома номер девятнадцать по улице Стрекоз ходили самые невероятные слухи. В итоге все свелось к тому, что и предполагал Генри: особа королевской крови, избавленная стараниями руководителей «Синей птицы» от многовекового снотворного заклятия, в знак благодарности передала им опеку над своими землями и самою собой. Ну а уж что нашлось на тех землях – о том гудел не только Портанс! А уж в городе только и разговоров было, в чем появилась ее высочество на таком-то приеме, да кто был с нею (обычно кто-то из Хоуэллов или их приближенных), да кого она одарила высочайшим вниманием. Все признавали, что нрава принцесса самого тяжелого (особенно плакались выгнанные горничные – специально выгнанные, считал Генри, чтобы побольше сплетен разнесли), но отмечали ее великолепные манеры. О ней ходила масса слухов – о ней и Хоуэллах, – кто-то считал ее самозванкой, кто-то презирал, но попасть к ней на званый ужин считалось большой удачей!
– Генри? – сказала она. – Господи…
– Нет, я просто Генри, – мрачно пошутил он.
– Может быть, ты войдешь? – спросила принцесса и даже чуть отступила в дверях.
– Нет, – мотнул головой Монтроз, успевший краем глаза углядеть позади девушки пару: даму в не менее, чем у Марии-Антонии, роскошном платье (хоть и сидело оно на ней как на корове седло) и господина в вечернем костюме. – Я как-то не одет для званого вечера.
Принарядился, называется! Модная куртка серой замши – удобная и легкая; даже шляпу сменил: прежняя, счастливая, сгорела, а он ведь так и не сумел спросить, чем Мария-Антония притушила тот огонь…
– Раз ты не желаешь входить, значит, я выйду, – сказала девушка и сделала шаг за порог.
