Двух оставшихся купцов из Серессы, Бозини и Грилли, проводили через пролив к домам и складам, отведенным здесь для джадитов.
Марин Дживо отправился, так как уже раньше бывал здесь, в предоставленную купцам Дубравы резиденцию, недалеко от развалин Ипподрома, где много веков назад мужчины устраивали гонки на колесницах, запряженных конями, ради развлечения огромных толп народа в присутствии императоров.
Художника Виллани отвели в дворцовый комплекс. Это было весьма необычно и внушало беспокойство, поэтому чиновники держались очень настороженно, но его ожидали, они получили точные инструкции. Его слуге не разрешили его сопровождать. Слуг, сказали художнику, когда он задал вопрос, ему предоставят.
События развивались дальше, в городе и в мире.
В конце концов Томо Агоста, все-таки, добрался домой, в Серессу, к ее каналам, и ему было о чем рассказать. Он прожил долгую жизнь, что необычно для человека его профессии. Он больше никогда не ездил в Ашариас, однако Томо его помнил. Немногие из совершивших туда путешествие могли его забыть.
Глава 20
По мере того как весна, увязая в грязи, двигалась к лету, верховный сердар армии Великого Калифа Гурчу, которому приходилось рассчитывать расстояние, продукты и время, начал беспокойно спать по ночам по пути к крепости Воберг.
Шел дождь. Почти каждый день, каждую ночь.
Люди и кони промокли, выбились из сил, заляпанные грязью, павшие духом. Он смотрел на боевых коней и думал, что даже у них унылый вид. Он раньше был кавалеристом. Он всю жизнь любил лошадей. И теперь страдал, видя их такими; случалось, кони ломали ноги на этой предательской, скользкой почве, поэтому их приходилось пристреливать или перерезать им глотки, чтобы не тратить пулю.
Звезды не сияют над ними, думал сердар. А теперь еще тяжелые повозки, на которых везли две из их самых больших пушек, сломались.
Душу сердара переполняла горечь. Они так удачно провели переправу через последнюю реку сегодня утром, саперы соорудили временный мост, несмотря на дождь, — и после этого оба фургона треснули (громко!), когда на них снова грузили пушки на скользком северном берегу. Он буквально сегодня ночью снова услышал этот треск, заглушивший барабанную дробь дождевых капель.
Сейчас они находились ближе к линии крепостей джадитов, но все же еще очень далеко. И убийственно далеко от безопасного дома, где им необходимо оказаться до наступления осени, а потом зимы, когда люди и кони начнут погибать, не нанеся ни единого удара и не отразив ни одной атаки.
Он не возражал против потерь людей в бою. Это ожидаемые потери. Он также, опираясь на свой опыт, предвидел, что определенное количество унесут болезни. Но если он слишком поздно повернет обратно, и зима наступит рано, и лишь умирающие от голода остатки почти пятидесяти тысяч солдат доберутся до дома… ну, тогда лучше бы его жизнь закончилась в дороге. Потому что она очень плохо закончится для него в Ашариасе.
Сердар уже видел такое.
И учитывая все это, как может человек уснуть ночью? Он подумал, не послать ли за женщиной или за мальчиком, чтобы снять напряжение, но такую тревогу не унять физическим наслаждением.
Вместо этого сердар приказал зажечь фонарь и встал, чтобы еще раз взглянуть на даты, которые ему представили сегодня вечером. Он знал, о чем они говорят, чего требуют, он хорошо понимал, что нужно сделать. Но он не хотел этого делать. Он хотел стать тем, кто возьмет Воберг для калифа. Хотел вернуться в Ашариас со славой, человеком, который совершил то, чего не смог совершить никто: взломать врата в богатые земли императора джадитов.
Захваченные крепости также служили вратами для тех, кто их взял, открывали дорогу к власти, богатству, славе. Может быть, даже дорогу к трону, когда Ашар возьмет Гурчу Разрушителя к звездам. Если его сын — какой бы сын ни возник — окажется слабым, недостойным, менее прославленным, чем блестящий сердар, который взял Воберг, разве это невозможно?
Он уснул на своем походном табурете над письменным столом, который для него поставили, и его голова упала на даты и цифры. Его раб или адъютант, должно быть, потушил фонарь, потому что, когда сердар проснулся, в палатке было темно. Его тело
