Я решил лично встретиться с информатором. Нужный дом стоял на улице Золотого пера. Оставив водителя парковать стимер, мы с Себастиной неспешно поднялись на самый верх, в мансарду.
Она встретила нас непередаваемым букетом ароматов, объединявшим запах спертого воздуха, старого перегара, масляных красок, растворителей и сладкого дыма игиша. А еще секса. Этот характерный запах спутать с другими сложно. В помещении была устроена настоящая свалка – видимо, склонная к саморазрушению натура художника подстраивала окружающую среду под стать себе. Среди немногочисленной мебели, испачканной красками, среди мольбертов и стоявших под голыми стенами холстов совершенно неуместно выглядело огромное, некогда роскошное ложе с резным гербом на изголовье. В ворохе одеял и подушек угадывались очертания четырех тел, а у изножья выстроилась батарея пустых винных бутылок.
Я приблизился и тростью приподнял край одеяла, дабы узреть изгиб спины, ягодицу и округлое бедро с татуировкой бабочки. Если бы не особенности волосяного покрова, можно было бы принять все это за женское достояние, но увы. Более того, этот юноша не являлся Лакроэном. Рядом с ним сопел еще кто-то, укрытый одеялом, я разглядел лишь округлое смуглое плечико, видневшееся из-под копны угольно-черных волос.
– Я обнаружил неких особ.
– С моей стороны тоже особы, господин, – доложила Себастина, обошедшая ложе справа, – две самки, одна человеческая, родом с Востока, судя по разрезу глаз, а вторая, кажется, относится к семейству кошачьих…
Приближение источника эмоций я ощутил заранее, но предпринимать каких-либо действий не стал, ибо раздался знакомый звук – взведение курка.
– Кажется, – послышалось из-за спины, – у вас в долг я еще не брал. Чем обязан, зеньоры?
Я обернулся, мысленно приказывая Себастине не торопиться с применением силы.
Мужчина, высокий и поджарый, с длинными каштановыми волосами, тонкими усами и аккуратной бородкой. Приятное лицо портили излишне яркие красные губы – следствие пристрастия к игишу – и налитые кровью, скорее всего от злоупотребления вином, глаза. Вдобавок ко всему он был совершенно наг, но с револьвером.
– Добрый день, месье Лакроэн.
– Время к вечеру идет.
– Не суть. Вам не холодно?
– В этом климате? Вы шутите?
– Может, уберете ствол…
– Желательно оба, – позволила себе вставить слово Себастина.
– С этим повременим, зеньорита. С того раза, когда мне сломали нос и пару ребер, не вынимая из постели, я предпочитаю иметь при себе вот такой вот дискуссионный буфер с барабаном на шесть патронов. Повторяю вопрос: кто вы такие?
– Я – ваш новый работодатель.
– Записывайтесь в очередь, зеньор, мой график расписан на три года вперед.
– Меня направил наш общий знакомый, знаете, такой веселый и компанейский тан с плохим вкусом в одежде.
– Ни слова больше! – Художник вдруг улыбнулся и опустил оружие. – Сейчас оденусь – и поедем!
– Куда, позвольте спросить?
– Есть! Я страшно есть хочу, сударь, а карманы пусты! Вы меня и накормите!
– Что ж… пусть будет так. А…
– А эти пускай спят дальше, они к нашим делам не имеют никакого отношения, да и последние сутки выдались очень напряженными.
– Понимаю, вы творили…
– Чего мы только не творили, это верно!
И он действительно оказался голоден. Нормальная беседа смогла завязаться лишь после третьей порции жареных свиных ребрышек с пряностями. Этот поджарый, если не сказать худой, человек ел почти не останавливаясь и требуя добавки. Что ж, такие побочные эффекты от игиша и травки-муравки давно стали общеизвестными.
Сыто отрыгнув в кулак, художник откинулся на спинку стула и отпил вина.
– Значит, теперь я должен помогать вам, сударь?
– Благородного тэнкриса родом из Мескии принято именовать «таном», – высокомерно заявила Себастина.
– Эти имперские, хм, традиции пускай остаются на родине, зеньорита. В свободной и независимой Арбализее все обращаются друг другу не иначе как «зеньор», «зеньора» и «зеньорита». Еще можете рассчитывать на «благородного сударя», но не
