больше.
– Мы учтем, – согласился я покладисто. – А теперь расскажите, что вы делали для моего предшественника?
– Для Золана эл’Ча?
Я был удивлен тем, что несуразный тан решил открыть двойному агенту, сиречь предателю на две ставки, свое имя.
– В основном мы расхаживали по ночному городу и развлекались! Мы пили, смотрели на бесстыдные танцы, немного курили…
– И ночевали в домах терпимости?
– Я ночевал, но почему-то именно на пороге таких заведений веселый дух почтенного сударя эл’Ча куда-то исчезал, и приходилось отправляться совершать подвиги в одиночку. С вами мы будем заниматься тем же?
– Увы, я не могу себе позволить столь поздних прогулок. Режим сна нарушать нельзя, знаете ли.
– Прежний тэнкрис нравился мне больше. А теперь серьезно. Его интересовал город и горожане. Я уже порядочно пожил в Арадоне и, так случилось, пообщался с выходцами из практически всех слоев общества.
– От клиентов-аристократов до кормильцев из ближайшего проулка?
– Как-то так, да.
– Что конкретно его интересовало?
– Настроение в обществе.
– И оно?..
– Все очень плохо.
Он коротко поведал о напряженности в обществе, связанной с опасностью войны, и о том, что арбализейская тайная служба всюду выискивала шпионов. Мое присутствие в столице косвенно подтверждало полезность этих усилий. Дальше Лакроэн пересказал новые городские слухи и легенды, о которых я уже узнал от Золана. Сам художник, впрочем, тоже в них не верил, а когда его попросили перейти к чему-нибудь более существенному, поведал об исчезающих детях.
Уже некоторое время в Арадоне пропадали дети, преимущественно низкорожденные, из бедных семей. Керубимы и тайная служба пытались расследовать таинственные исчезновения, но ни те ни другие не преуспели.
Я все еще не получил никакой особо ценной информации, хотя сведения о пропаже детей все-таки постарался закрепить в памяти. К таким вещам не стоило относиться наплевательски. Лакроэн же, поняв, что работодатель не впечатлен, вдруг пообещал в скором времени передать мне некий предмет, имеющий чрезвычайную ценность для винтеррейкцев. Нечто, чего они давно искали и что скоро окажется в посольстве Винтеррейка в Арадоне. У художника там имелся надежный сообщник.
– О чем конкретно идет речь?
– Понятия не имею. – Он попытался наконец прикурить от второй спички, но Себастина щелчком выбила ее из пальцев художника.
– В присутствии господина не курят, – сказала моя горничная таким тоном, что он предпочел не спорить. – Позвольте, я выкручу ему руку, господин.
– Все, что мне известно, – быстро заговорил Лакроэн, – это предмет чрезвычайной важности, и получить его желал сам великий кениг Эрих фон Вультенбирдхе. Завтра, почтенный сударь, мы узнаем, что это, и надеюсь, моя служба будет хорошо вознаграждена. Я несколько поиздержался в последнее время.
В свои слова Лакроэн верил. На вопрос о личности внедренного в посольство агента он ответил кривой усмешкой, что было ожидаемо, но давить я не стал. Еще будет время.
Помимо кофе с круассанами и восхитительными слоеными пирожными, присыпанными сахарной пудрой, за завтраком следующего дня мне были поданы некоторые газетные издания: «Почтальон Арадона», «Шабитон» и «Седмичный вестовой».
Почти сразу же я понял, что читать только «Почтальона» было ошибкой. В нем не нашлось и слова о пропадающих детях, одна только выставка, выставка, выставка. А вот «Шабитон» – тоненькие новостные листки, которые и газетой-то назвать было трудно, – большими порциями вываливал на читателя неприглядные новости. Признаться, именно он понравился мне больше всего своей скупой на пустые слова и мелкие события информативностью.
К концу завтрака я собрался подняться к себе, чтобы переодеться, но прежде чем добрался до лестницы, в парадную дверь постучали.
– Сам. – Я жестом остановил Себастину.
На пороге стоял мужчина в неброском коричневом костюме, серой шляпе-котелке и с огромным чемоданом. Он был чуть выше
