шприцем.
Джулия принялась судорожно крутить рукой туда-сюда, словно пытаясь перепилить веревку. Кровь, наверное, лилась ручьем, но толку не было. Рука не желала пролезать. Джулию ждала неминуемая смерть. Кость не давала ладони проскользнуть. Небольшой бугорок на запястье встанет между жизнью и смертью? Кто бы мог подумать? Джулия даже не знала, как она называется, эти треклятая косточка, из-за которой ее убьют.
Разве что…
Можно было попытаться совершить кое-что еще, нечто практически невозможное. Джулия отнюдь не была уверена, что справится.
Если бы речь шла только о собственном спасении, она бы и помыслить о таком не могла.
Но спасть нужно было Анну, и невозможное становилось возможным.
Джулия постаралась скрючиться так, чтобы рука, которую она пыталась освободить, попала под бедренную кость.
Затем приподнялась и со всей силы рухнула на запястье.
Однажды они с Брайаном видели документальный фильм о рыбаке, рыбачившем в одиночку. Его рука угодила в лебедку, вытягивавшую сеть. Лебедка медленно вращалась, мало-помалу затягивая руку. И тогда мужчина выхватил из-за пояса нож и отпилил собственную руку. Потому что альтернативой была смерть. Потом в интервью он рассказал, что идея пришла ему по аналогии с клеевыми мышеловками. Приклеившаяся мышь обречена на медленную смерть от голода. Случается, отчаявшись освободиться, мышь отгрызает себе лапку и уползает прочь, становясь легкой добычей для хищников, обитающих в жестоком мышином мире. Вряд ли у мышей существует понимание смерти, скорее всего, они подчиняются инстинкту. Вот и он действовал так же. Почувствовал вдруг себя такой мышью. Если бы кто спросил его раньше, сможет ли он отрезать собственную руку, чтобы спастись, он бы принялся рассуждать, взвешивая ценность одной руки и целой жизни. Но в тот момент он не думал ни о чем таком и действовал как животное. Как мышь.
А если бы задумался, не факт, что сумел бы.
И Джулия теперь была полностью с ним согласна.
Она действовала инстинктивно. Точнее, полуинстинктивно. Рациональная частичка ее сознания продолжала наблюдать, но не разум вел в этот момент Джулию. Ею двигал инстинкт. Животная часть ее существа заставила Джулию вновь приподняться и со всего маху рухнуть на руку.
Рука лежала под углом к бедру, так что сила, сконцентрированная в одной точке, должна была сломать кость. Что и произошло. Раздался громкий треск, словно сучок угодил под подошву ботинка. Джулия снова с размаху села на кисть руки. И снова. И снова. Каждый раз она слышала, как трещат кости.
Прижала то, что осталось от руки, бедром к полу и поелозила. Она чувствовала, рука настолько изуродована, что превратилась в нечто чужое. Перестала быть ее рукой.
Вытеснив из головы эту предательскую мысль, Джулия потянула.
Остатки руки и веревка стали скользкими от крови. Джулия ощутила, как кости смещаются под узлом. Теряя сознание от боли, она дернула еще раз, и еще… Кисть освободилась, повисла дохлым червем… Как же было больно, о господи, как же было больно!
Хорошо, что было темно. Джулии не хотелось теперь видеть, во что превратилась правая рука. Левой ощупала узел веревки на лодыжке. Тугой, но «по-эддновски» аккуратный, так что развязать его не составило особого труда.
Сгорбилась, положив руки на колени. Теперь со страшной силой заныли плечи, но все равно она чувствовала облегчение. Кровь свободно потекла по венам, затекшие конечности начало покалывать, хотя «покалывать» в данном случае слишком мягко сказано. Какое-там покалывание? Скорее втыкание раскаленных игл.
И тут она услышала шаги, приближавшиеся к тайнику. Шаги стихли, сменившись скрипом натягиваемых на руки хирургических перчаток, звук был точь-в-точь как в фильмах.
Джулия подобралась. Сделала глубокий вдох, напрягла мускулы, стараясь подготовиться к ожидающему ее.
Представила четырнадцатилетнюю Анну и нависшую над ней Эдну, внушающую внучке, что если она хочет чего-нибудь
