передернуло от мысли, что он может хотя бы на миг коснуться текучих, почти прозрачных нитей.
Здесь не пройти!
Но ведь ему и не надо
Впрочем, есть и другой способ – правда, быть может, худший из возможных. Там, в пещере, потоки сил стягиваются к Провалу, бурлят вокруг него могучим незримым водоворотом. Грязные, мутные, отравленные потоки, зато один-единственный человек, научившийся использовать их мощь, творил в Ротшлоссе настоящие чудеса. Если погрузиться в это бурное течение, пропустить его сквозь себя… Грязная сила, темные, жестокие чудеса… Нет, скверная мысль!
Кроме того, для удара, подобного пробившему им путь в подземелья, нужен контакт. Как быть с тем, что придется коснуться нитей? Скверна, пропитавшая их, стократ опаснее питающей Провал ядовитой реки. Разорванные души погибших людей – их боль, отчаяние, предсмертный ужас, материализованные в черно-багровую сеть: в нечто агрессивное, способное мгновенно убить, растерзать, поглотить…
Что ж, теперь ты хотя бы знаешь, куда следует бить. У тебя будет время для поиска подходящего инструмента, когда…
Так не медли, возвращайся! Надеюсь, ты знаешь,
Сложный вопрос. Из Междумирья никогда не выходят тем же путем, каким попали в него. Да, Тропа петляет и однажды может привести в уже знакомое место, но идут по ней – только вперед. И это закон. Ты – странник, вечный посыльный вселенной, маленькое колесико в ее громадном механизме. Ты приходишь, собираешь, несешь дальше… дальше, дальше! Только вперед, никогда обратно! Да и как это проделать в Междумирье: обернуться? Такое привычное движение в месте, где под ногами – земная твердь. Но когда вокруг – лишь липкое серое ничто, когда время и пространство кажутся лишь плодом паникующего воображения…
Он едва не растерялся, осознав, что заперт в темном коконе и путь на Тропу закрыт. Пережил всего лишь миг колебания, стоивший ему потери еще одной частички себя…
Нет же, нет, ты – не бесстрастное колесико в мертвом механизме! Вселенная – чем бы она ни была – оставила тебе способность чувствовать, сопереживать, принимать решения! Зачем-то этой бесконечно многообразной, этой
Закон… нет, всего лишь
Уже открывая проход и чувствуя, как Междумирье берет с него последнюю дань, он внезапно подумал: «Может, в этом-то и беда? Мы всегда оставляем ему худшее. Не платим справедливую цену: обманываем, избавляем души от мусора. И после ужасаемся, когда в глаза нам заглядывает Ворг…»
10
Крик рвался из груди, кипятком клокотал в горле, а она все пыталась удержать его там, внутри, не пускала наружу… тщетно…
– А-а-а-а-ах!
Стыдно! Ох, как же стыдно! Не прощу!
Ценой отчаянного усилия Ульрика все же сумела превратить крик боли в пронзительный вопль ярости. Уворачиваясь от второго удара твари, она закрутила себя в пируэте, наотмашь рассекла воздух полированной сталью. Изогнувшись в стремительном движении, цзянь сверкающей плетью хлестнул по черной руке. Попала!
От шипения Ворга заныли зубы. Шипи, шипи, ублюдок! Смеяться-то небось перестал!
И впрямь чудовище больше не хохотало – люди заставили его сосредоточиться на схватке и биться в полную силу. Есть чем гордиться… Нет, вовсе нечем. Баронесса слишком хорошо видела, с какой небрежной легкостью Ворг убивал верных. И ей хватало воинского опыта, чтобы оценить ловкость твари, ее нечеловеческую силу. Почему они четверо все еще живы? Желудок Ульрики