деревянные засовы и поднимал их щеколды. Иногда запорами служили простые, плетенные из ивовых прутьев кольца. Когда я проходил по дворам хуторов, на меня бросались собаки. Не раз на лугах мне приходилось укрываться от нападения подозрительных коров и воинственных быков.
Эти маленькие сельские приключения совсем не страшили меня. Я с удовольствием констатировал, что я еще достаточно проворно убегаю от опасности, и не был недоволен ловкостью, с какою я взбираюсь на высокий забор или отодвигаю тяжелый засов. Сила моих рук и быстрота моих ног удовлетворяли меня. После совершения каких-нибудь длинных рейсов по полям или лугам я не испытывал усталости; это наполняло меня чувством довольства, которое было тем более странным, что я никогда не питал особого пристрастия к физическим упражнениям. Но с тех пор как я жил в П., мною овладело честолюбие поддерживать себя в состоянии, так сказать, физической тренировки. Тут я повиновался какому-то темному инстинкту: я как будто хотел встретить во всеоружии непредвиденное событие. Я готовился к нему, не будучи, впрочем, особенно убежден в том, что оно действительно наступит. Все же эти прогулки поддерживали меня в состоянии возбуждения и деятельности, увы! искусственных, потому что медленно и незаметно в меня уже начинал просачиваться яд скуки, скуки, которая расслабляет мускулы тела и парализует энергию духа. По мере того как дни проходили, я все явственнее ощущал ее незаметный рост. Конечно, принимая предложение моей тетушки Шальтрэ, я предвидел, что скука будет моим неизменным спутником в П. Я хорошо знал, чего мне будет стоить право уклониться от тягостей будничной работы, от всего, чего требует тяжелая обязанность зарабатывать свой хлеб. Я хорошо знал, что Скука будет тою ценою, которою я куплю свободно избранную мною праздность, добровольную бесполезность, но я не знал, что такое скука! Я думал, что буду иметь в лице ее противника, от которого можно обороняться. Я не знал, что от ее неощутимого и клейкого просачивания нет ни защиты, ни лекарства.
В день, когда я понял это, я проникся сознанием неизлечимости моей болезни и почувствовал, что во мне потухают всякие остатки моей мнимой жизненной энергии. Начиная с этого дня, я отказался от своих прогулок, еще поддерживавших у меня состояние призрачного возбуждения. Начиная с этого дня, я стал покидать свою комнату только в самых необходимых случаях… 'Откровение' осенило меня прошлою осенью, в один из прекрасных осенних дней! Завтрак в обществе моей тетушки Шальтрэ был самый будничный; тетушка говорила о различных неинтересных вещах и задала мне несколько незначительных вопросов, на которые я давал первые пришедшие мне в голову ответы. Видя мое явное невнимание, почтенная дама закусила губы и замолчала. Вставая из-за стола, я извинился за свою рассеянность (тетушка и я в своих отношениях друг к другу проявляем самую изысканную вежливость), сославшись на мигрень, которая освобождала меня от обязанности сопровождать тетушку в гостиную и дала мне право выразить желание пройтись по свежему воздуху. Едва выйдя на улицу, я заметил, что меня осенило то, что называют счастливым вдохновением, ибо по Рыночной площади к нашему дому направлялся г-н Виктор де Блиньель. А из всех гостей тетушки этот господин был, пожалуй, самым ненавистным мне или, по крайней мере, наиболее раздражавшим меня. Для меня было невыносимо присутствие этого маленького ничтожного человечка с большими претензиями, напичканного всеми буржуазными предрассудками, крошечного, кичливого и напыщенного, с птичьей головкой в очках, очень богатого и невероятно скупого, – словом, совершенного провинциала, совершенное воплощение Провинции в ее самой серой посредственности. Какое счастье, что мне удалось таким образом избежать его общества! Я поклонился ему и торопливо зашагал по Большой улице с видом человека, идущего по неотложному делу.
В конце этой улицы начинается аллея старых платанов. Их огромные стволы теряли свою кору и показывались в своей осенней пестроте. Листва их благоухала в мягком и прозрачном воздухе. Было приятно шагать по мягкому грунту дороги, так что я не заметил даже, как миновал самую отдаленную точку, до которой я доходил в своих предыдущих прогулках. Когда я отдал себе отчет в этом, я вдруг почувствовал себя немного усталым и стал искать глазами место, где я мог бы немного посидеть, перед тем как идти обратно в П. Дорога шла здесь у опушки небольшого леска, в который вела тропинка, загороженная большим подъемным камнем, служившим непритязательною скамейкою. Все было как нельзя более естественно. Воздух был мягок, напоен запахом палых листьев и мха, глубокая тишина царила кругом. Я сел на камень, ни о чем не думая. Почему вышло так, что именно в этот момент я вдруг отдал себе отчет в скуке, одолевавшей меня? Почему именно в эту минуту я осознал ее давящую меня тяжесть? И по мере того как эта тяжесть росла, мне казалось, что у меня не хватает силы выдерживать ее. Я испытывал во всем своем теле гнетущее ощущение слабости. Мне казалось, что мои члены не принадлежат мне больше. Я оказался вдруг как будто окруженным поглощающею и обессиливающею атмосферою, как будто вдохнул яд, который заживо привел меня в состояние окоченения.
Утром я был разбужен сиреною автомобиля. Ее звук, сначала тяжелый и как бы вздутый, понемногу превратился в улюлюканье, все более пронзительное, все более отчаянное. Вся тишина унылого городка была как бы разорвана им, и понадобилось некоторое время, пока бескровные пауки скуки восстановили поврежденную пряжу. Кто этот смелый шофер, кто эти бесстрашные туристы, отважившиеся проникнуть в наши места? За все мое пребывание в П. в первый раз нас посещал автомобиль. П. расположен в стороне от всех маршрутов путешествий, от всякой любознательности туристов. Мы не лежали ни на чьем пути. Я даже спрашиваю себя иногда, нанесен ли П. на карту Франции. И однако П., как и всякий другой городок, имеет достаточные основания для своего существования. В нем обитает известное количество рантье, чиновников, торговцев, рабочих. У него есть даже своя знаменитость, историк Барго, истории которого больше никто не читает и имя которого известно теперь только обитателям места, отведенного для увековечения этого славного сына Франции…
П. не имеет, следовательно, решительно ничего замечательного. Он составляет часть департамента, округа, железнодорожной сети. В нем есть вокзал, где, правда, движение грузов и пассажиров почти равно нулю. П. живет самим собою и в себе самом, в состоянии блаженного эгоизма и равнодушия к чему бы то ни было. Кто, в самом деле, вздумай бы прийти смущать его ленивый покой? В нем нет ничего привлекательного, но он удерживает; удерживает парализующею силою скуки, которую он выделяет из своих пор… В П. родятся, живут, умирают… Количество его жителей остается почти неизменным. П. неподвижен. Эта неподвижность позволила ему сохранить несколько любопытных памятников прошлого: несколько старых домов, ратушу эпохи Возрождения, обширную романскую церковь, красивыми пропорциями которой не приходил восхищаться еще ни один иностранец. Иностранцы! На памяти местных жителей ни один иностранец не останавливался в почтенной гостинице 'Белый голубь'. Развитие автомобилизма ничего не изменило в этом положении вещей. Автомобиль почти не известен в П. Никто из его обитателей не имеет этого инструмента быстроты и свободы. В П. не пошли дальше велосипеда, даже дальше трехколесного велосипеда. Некоторые из 'этих господ' не брезгуют усердно трудиться ногами на своем сиденье, водруженном на трех колесах. У нескольких семей есть собственные выезды. Но ими пользуются только в торжественных случаях, которые выпадают сравнительно редко. На улицах П. можно встретить только несколько одноколок, несколько возов, запряженных волами, и омнибус отеля, который с грохотом тащит кляча по острым камням уличной мостовой… Каково же должно было быть мое удивление, когда однажды утром раздался пронзительный звук автомобильной сирены, подобно шуточному приглашению насмешливо брошенный в наш городок, чтобы нарушить его тусклую провинциальную апатию. Этот проезд автомобиля через П. послужил для тетушки Шальтрэ темою разговора в течение всего завтрака. Она жалела, что ей не удалось увидеть 'чудовище'. Нечего и говорить, что она осуждала применение этих дьявольских машин, что не помешало ей высказать множество предположений относительно причин, вызвавших утренний визит в П. одной из таких машин. Вероятнее всего, по мнению тетушки, автомобиль приезжал из замка Виллуан, где маркиз де Буакло, по слухам, должен был провести сезон охоты.
Мне снилось эту ночь, что автомобиль остановился у дверей нашего дома. Это была большая и мощная машина, окрашенная в темно-красный цвет, вся отсвечивающая лакированной и полированной медью. Она была пуста. Я подошел к ней; сердце мое лихорадочно билось. Повращать рукоятку, схватить руль – и я свободен, свободен отправиться в неизвестность! Вдруг автомобиль исчез, и я остался стоять на пороге дома. На меня смотрел через очки маленький г-н де Блиньель. Он смеялся своим резким смехом, необычайно похожим на звук сирены. Нервы мои были крайне возбуждены. Я охотно убил бы его!
