Я пробормотал:
– А в сингулярности?
Он взглянул на меня остро.
– Это интереснейший вопрос, но… отдельный. На подходе к сингулярности человек сможет перестраивать себя, убирать какие-то черты характера и даже личности, вписывать новые… однако если уберет все инстинкты, что останется?
Ингрид брякнула громко:
– Компьютер.
Он посмотрел на нее благосклонно.
– Вот-вот. Не только человек неотделим от инстинктов, это мы пережили бы, однако… и разум не может существовать без инстинктов!.. Повторяю, разум – это часть инстинкта. Причем неотрезаемая.
Ингрид пробормотала, не отрывая от него пристального взгляда:
– Тогда создателям искусственного разума придется всобачивать в него и сами инстинкты?
– Да, – ответил он. – В первую очередь инстинкт выживания. А это значит, искусственный разум сотрет человека с лица земли сразу же с первых же шагов… Однако мы ушли в сторону. Это сложная тема, но мы вряд ли сами сейчас ее решим.
Я понял, поднялся.
– Спасибо за кофе и удивительно мудрые слова. В самом деле вы открыли нам глаза на многое.
Ингрид поднялась и сказала чуточку резковато:
– Жаль, не удается вас арестовать сразу же. Зато у меня вторая половина дня была бы свободной. Сходила бы в кино…
Он улыбнулся, тоже поднялся.
– Рад, что чем-то помог. Позвольте, провожу до машины. А то у меня такая система, без моего разрешения и не выпустит.
Глава 2
Автомобиль еще не пересек черту, но створки ворот сразу же пошли сдвигаться навстречу одна другой, словно Симплегадские скалы, норовя отхватить нам зад, как перо из хвоста голубя или доску из кормы «Арго».
Ингрид за рулем злая и сосредоточенная, молчит, я наконец поинтересовался:
– Ну как?
– Меня он не убедил, – ответила она резко.
– Меня тоже, – признался я. – С другой стороны, по себе знаю, я не просто приобретал знания, но и менялся. Менял взгляды, политическую ориентацию, вкусы, мировоззрение… А мне еще не сто лет!
Она спросила враждебно:
– И что?
– Предполагаю, – ответил я осторожно, – что где-то когда-то и в чем-то изменюсь. Еще изменюсь. Вдобавок. И хотя в это сейчас не верю, не с чего мне меняться, замечательнее меня уже нет на свете человека, я само совершенство, но все же… вдруг смогу стать еще замечательнее? Да, я верю, даже знаю, что с возрастом буду слабеть, суставы истираться, обмен замедлится, болезни станут ослаблять организм, но это одно, а вот мировоззрение… гм…
Она сказала сердито:
– А вообще не поняла, что он хотел нам втюхать? Мог бы что-то и поубедительнее придумать.
– Я понял больше, – ответил я с удовлетворением.
– Что понял?
– Я понял, что ничего не понял, – пояснил я, – а для умного человека это сразу же повод задать себе вопросы. Почему не понял, что он хотел сказать, что мне помешало понять? Он сказал, что будь я на его стадии развития организма и с его уровнем гормонов, то, возможно, понял бы сразу. Сейчас начинаю чувствовать, мужик прав… нет, не в том, что надо умирать, а что инстинкты с каждым прожитым годом давят все сильнее.
– Сам ощутил? – спросила она язвительно.
– Уже, – согласился я.
– В чем же?
– Да так, – ответил я и посмотрел на нее. – Научился сдерживаться.
Она чуть прикусила губу, вид непривычно задумчивый, вот так в самом деле смогу со временем поверить, что диссертацию сама писала.
– Знаешь, – произнесла она замедленно, – хоть он говорил очень убедительно, однако…
