шлепая босыми ногами в сторону выхода. Со всех сторон на него летели голые тела, большие и маленькие, блестела мокрая кожа и испуганные глаза, крики оглушали, а у самого выхода кто-то огромный, мокрый и волосатый, как вылезший из речки медведь, налетел на Даниила большим животом и отшвырнул к стенке. Даниил упал, больно стукнувшись головой, и тут же, споткнувшись о его вытянутую ногу, сверху повалилась какая-то истошно кричащая женщина, за ней девочка, кто-то еще и еще, пока через несколько секунд Даниил не почувствовал, что его тонкие ребра трещат и гнутся под копошащейся на нем живой массой. Он попытался вздохнуть и не смог.
Внезапно тела разметало в стороны, будто взрывом. Кто-то тяжело шлепнулся голой спиной о стену. Женщину, упавшую сверху, сорвало с места, подхватило и отшвырнуло куда-то. Водитель Андрей, запыхавшийся, в расстегнутом пальто, сбившемся галстуке и с фонариком в руке склонился над Даниилом. Костяшки пальцев, держащих фонарь, были почему-то содраны и кровоточили.
– Даниил Петрович! Живы?!
Даниил утвердительно пискнул. Андрей одним движением подхватил его с пола, положил на плечо и стал пробиваться вперед, сквозь хаос и тьму.
– Мальчик, – прошептал Даниил. – Там мальчик, на дне. Я его видел.
Способность наслаждаться тишиной и одиночеством – одно из самых благих умений, которые только может приобрести человек. Оно приходит только с опытом, и чаще всего с опытом горьким; это как лекарство, оплаченное пережитыми скорбями, потерями, совершенными ошибками; как эликсир мудрости, который трудно добыть, но, когда наполненная им чаша оказывается в израненных, дрожащих ладонях, когда иссушенные губы припадают к нему и ты делаешь первый глоток – приходит покой, а вместе с ним мудрость.
Аркадий Леонидович надеялся, что они пришли надолго, может быть, навсегда.
Он сидел за круглым столом в комнате и читал. Ровный уютный свет разливался в маленькой комнате с убогой, поношенной мебелью. Телевизор молчал. Ниоткуда не доносилось ни звука. Окно выходило на улицу, но прохожие за мокрым стеклом скользили бесшумно, как быстрые тени, а машины были тут редкостью: улица Красных Матросов заканчивалась тупиком, а для большинства ее обитателей автомобиль являлся не средством передвижения, а самой что ни на есть роскошью.
Аркадий Леонидович сделал глоток горячего чая из большой кружки и прикрыл глаза. Тишина и одиночество. Когда человек хочет искоренить в себе что-то, или достичь какого-то результата, или избавиться от пагубного пристрастия, он должен себя ограничивать. Собственные ограничения Аркадий Леонидович соблюдал очень строго: никаких программ новостей по телевизору; ни в коем случае никакого Интернета; желательно – никаких газет. Все это помогало избежать раздражающего воздействия окружающей действительности, а он очень хорошо знал, к каким последствиям может привести такое раздражение. Не для того он покинул Санкт-Петербург, не для того начал новую жизнь в этом маленьком, холодном городе на берегу северного моря, чтобы опять сорваться или, что вообще немыслимо, снова взяться за старое. Его жизнь сейчас была нормальной: спокойная работа, разумный досуг, хорошая женщина – и он хотел, чтобы нормальной она оставалась и впредь. В отличие от Карины, его не беспокоило будущее, особенно в части их взаимоотношений: Аркадий Леонидович принял как должное, что они вместе, что она удивительным образом принимает определенный им образ жизни, что разделяет его интересы, принял ее заботу; принял любовь. Карина была частью этой новой, счастливой жизни, частью важной, неотъемлемой и естественной.
Все так, как должно быть.
Никаких дискуссий, никаких озлобленных споров, никаких попыток атаковать окружающий мир; ни борьбы с одному ему видимыми чудовищами, ни проповедей, ни охоты, ни дознаний, ни казней. Он даже книги для чтения выбирал с особенным тщанием и поначалу испытывал с этим некоторые затруднения: читать современных авторов было рискованно – его могли вывести из себя невежество, чудовищная, беспардонная профанация вечных ценностей, безликость или сознательно культивируемая бессмысленность. С классикой тоже следовало быть поосторожнее; он попробовал было перечитывать проверенную временем беллетристику прошлых веков, но и тут таилась опасность: чтение, например «Трех мушкетеров», мгновенно вызвало в памяти подробности той эпохи, когда на кострах в Бамберге жгли и правых, и виноватых, в то время как томные мушкетеры короля приносили чужие жизни в жертву сомнительному адюльтеру. Неплохо пошел Конан Дойль, но Аркадий Леонидович некстати вспомнил, что тот увлекался спиритизмом, и рассказы о Шерлоке Холмсе сразу потеряли свое очарование. К счастью, отличную идею подала Карина, когда попросила прочесть ей курс мировой литературы. Аркадий Леонидович исправно наведывался в местную библиотеку, брал нужные книги и перечитывал их так, как будто готовился к занятиям в университете, – это помогало видеть в тексте то лучшее, чем хотелось поделиться, и не замечать того, что могло бы задеть опасные струны в душе.
Это очень хорошая жизнь, напоминал он себе каждый день. Это нормально. Это правильно. А неправильно и ненормально похищать женщин при помощи электрошокера; пытать их, разбивая молотком пальцы на ногах и ломая колени, добиваясь признания
