французским языком гораздо больше, чем он ожидал.
Некоторые термины заставляли Федюкову останавливаться, и она спрашивала их объяснения, но это случалось редко.
И после каждого объяснения, которое нисколько не утомляло его, Вадим Петрович обращался мысленно к той, кому он продиктовал письмо.
Та до сих пор чужда всякого научного интереса. Для нее серьезная книга только ' un bouquin'. Она находит пустым занятием чтение всяких таких 'bouquins' и смотрит на него, как на лентяя, не знающего, как занять свои досуги. Когда ему случалось заболевать в Париже, она еле-еле способна была прочитать ему несколько столбцов из 'Figaro', и ее чтения – картавого, трескучего и малограмотного – он почти не выносил, даром что у ней парижский акцент.
И опять он подолгу останавливался, смотря вкось, на фигуре Веры Ивановны, ее бюсте, свежести лица, прекрасных волосах.
'Уже не девочка, зрелая девица, а как свежа!' Та, кому он сейчас диктовал, давно уже красится на разные лады. Да он не помнит, чтобы она когда-нибудь была свежа и не подкрашена. И волосы у ней не свои. И душится она нестерпимо сильно. Войди она сейчас сюда – он совсем бы не обрадовался; сейчас между ними пошли бы раздраженные разговоры, и он, наверное, провалялся бы больше, лишившись своего теперешнего покоя.
VIII
Визитов доктора Вадим Петрович дожидался с удовольствием.
Вот и сегодня, когда Вера Ивановна ушла, по его поручению, на Кузнецкий – купить книгу у Готье и еще чего-то у Швабе, – он приветливо поздоровался с Павлом Степановичем Яхонтовым.
– Добропорядочно ведете себя, – говорил доктор, присаживаясь на край кушетки, – добропорядочно. Если так пойдет – через неделю на выписку можете.
– А морозы? – спросил Стягин и указал движением головы на окно.
– Морозы? Ничего! В карете будете ездить.
– Да, по Москве… А если понадобится отправляться в деревню?
– Увидим, увидим!.. Больших морозов еще не будет, бог даст!.. А пока надо о ближайшем думать, вперед труса не праздновать. Теперь за вами образцовый уход… Барышня-то у вас, Вера-то Ивановна – золото… Приятель ваш чистое вам благодеяние оказал.
– Вы ее знали и прежде? – спросил с интересом Стягин.
– Как же… через Лебедянцева. Особа достойнейшая. Вся семья ею держится… Мать почти слепая. Сестренка в гимназии, брат – студент. Вот она при вас почти целый день, а успевает еще урок дать и по ночам работает.
– И как свежа!
– Хотя питание, наверное, было всегда плохое… Крепыш!.. Выносливая, героическая натура… Хорошего бы мужа… Всякого осчастливит. Да нынешние молодые люди на женитьбу туги.
– Она уж не очень юна? – тоном вопроса выговорил Стягин.
– Лет двадцать семь-восемь – не меньше.
– А-а, – протянул Стягин, и ему стало почему-то приятно, что Вере Ивановне под тридцать, при такой свежести, красивом, молодом лице и видном стане.
Ему захотелось даже успокоить доктора насчет того, как Вера Ивановна теперь питается у него. Он оставлял ее и обедать. Левонтий нашел старика-повара, ходившего к нему в богадельню, умеющего отлично готовить для больных; но Вера Ивановна получала полный обед.
– Да, редкая девушка! – выговорил доктор и погладил себя по крутому лбу.
В первый раз Стягину так легко было вести разговор с москвичом, испытывать на себе его добродушие и славянскую мягкость и сочувственно думать о женщине, которая так умело и приятно ходит за ним.
Как раз в эту минуту тихо отворилась дверь, и в комнату вошла Федюкова.
– А! Вера Ивановна! – шумно встретил ее доктор, встал и крепко потряс ее руку.
И Стягин протянул было ей свою, но она сказала ему:
– Я с холоду, Вадим Петрович.
– Откуда бог несет? Из дому? – спросил доктор.
– Нет, я ездила на Кузнецкий, а оттуда завернула на минуту к Лебедянцевым…
Лицо Веры Ивановны затуманилось. Стягин это тотчас же заметил:
– Почему он пропал? Глаз не кажет?
На этот возглас Стягина Федюкова, обращаясь больше к доктору, потише выговорила:
– У них опять большая беда…
– Что такое? – вскричал Стягин. – Отчего же он мне не даст знать?.. Вот чудак!..
– С Марьей Захаровной неладно? – уверенно спросил доктор.
– Да, Павел Степанович… припадки сильнее прежних, и так неожиданно.
– Кто же позван?
– Я не знаю, как его фамилия.
– Большая ирритация, значит?
– Большая… Я послала сестру Соню к ним… При детях бонна такая неумелая. Дмитрий Семеныч не знает, как ему и разорваться.
– И мне ничего не дал знать! – вырвалось у Стягина, и он завозился на кушетке.
Ему стало досадно на приятеля за такую скрытность и как бы немного совестно перед Федюковой за то, что он ничего не знает про беду, случившуюся с Лебедянцевым.
– Вы не заедете ли, Павел Степанович? – тоном полувопроса выговорила Федюкова.
Стягин глядел на ее немного побледневшее лицо и на выражение больших глаз. Она сдерживала волнение. И вид ее душевного расстройства трогал его.
– Как же, как же, – зачастил доктор, – сейчас поеду. Если пригласили Коровина – она в хороших руках.
– Кажется, я не знаю наверное.
– Пожалуйста, доктор, – остановил его Стягин, – скажите Лебедянцеву, чтобы он дал мне знать, что у него, и завернул бы, когда можно будет.
– Ладно, ладно… А вы – молодцом! Никакими новыми лекарствами пичкать вас не следует… Наружные средства только… Завтра я не буду. Никакого осложнения не предвидится. Только лежите посмирнее и не сердитесь на то, что попали в ловушку!..
Веселый смех доктора разнесся по комнате.
Его проводила в переднюю Федюкова, там о чем-то тихо поговорила с ним и тотчас же вернулась.
Любопытство Стягина было возбуждено, – именно любопытство, а не сердечное участие к приятелю. Он продолжал досадовать на Лебедянцева, и ему как бы неприятно сделалось от того, что Федюкова с таким расстроенным лицом говорит о беде, постигшей его приятеля.
– Что такое у Дмитрия Семеныча? – спросил он, как только Федюкова показалась в дверях.
Она не сразу ответила, села у стола и тихо опустила руки по коленам.
– Вы разве совсем не знаете Марью Захаровну?
– Жену Лебедянцева?
– Да.
– Видел… очень мало…
– Давно?
– Не помню, в один из моих приездов в Москву, лет больше пяти тому назад… Он только что женился тогда…
Вспомнилась ему, когда он говорил эти слова, тесная квартира Лебедянцева где-то на Садовой. Жена
