людей принято. Да я и сама, верно, курить начну… Или – нюхать.
– Ты – курить?! – ахнул Егорка. – Свят, свят, свят! То ж, сказано, диавольская забава.
– Сам ты…
Препирались недолго, принялись варить ужин – перловую крупу с оставшимся со вчерашнего ужина рябчиком, коего хозяйственный Егорка заботливо припрятал под телегою, на снежку.
Дабы не будить лишний раз дядюшку Ксенофонта, Сашка спрятала табакерку в ребячьем шалаше, под лапником, и принялась помогать отрокам, а лучше сказать, взяла на себя все основные заботы по приготовлению ужина. Гоняла ребят по всякой мелочи, помешивала, солила… соль-то был оттуда же, откуда и табакерочка, от шотландского содомита пресвитера.
Еще с утра сквозь нежно-палевые облака иногда пробивалось солнышко, однако же поднявшийся ближе к вечеру ветер нагнал свинцово-серые тучи, время от времени исходившие натужным дождем пополам с мокрым снегом. Так что стемнело рано, и Сашка со своей славной командою, с аппетитом поужинав, подались через ельник к овражку. Первой ушла Сашка – ни подружка Клара, ни дядюшка Ксенофонт ее ни о чем не спрашивали, ушла и ушла – профессия у нее такая, род занятий…
Не то было с ребятами, свой уход отроки всяко должны были бы объяснить, ответить на простой вопрос – куда это они, на ночь глядя, собрались? Так вот, чтобы не отвечать, парни притворились зело уставшими да, зевая, завалились нынче спать пораньше, ушли себе в шалаш… а уж оттуда, сняв лапник, и ретировались в ельник, где их уже поджидала рыжая.
Дальше пошли вместе, старясь не попадать на лесные дорожки и тропы, где мог бы встретиться какой-нибудь пост. Первым, мучительно вглядываясь во тьму, шагал Феденька, за ним – все остальные. Время от времени Феденька останавливался да сшибал засапожным ножом ветки, проделывая проход в зарослях, впрочем, не шибко-то и густых. Так, иногда попадались урочища да буреломы. Пробирались на ощупь, не спеша, шли молча… пока позади вдруг не вскрикнула Сашка.
– Ты чего? – встревоженно оглянулся Федор. – Ногу подвернула?
– Что я – дура, по-твоему? – девчонка презрительно огрызнулась и выругалась самыми грубыми солдатскими словами. – Просто забыла кое-что… Кое-что важное. Сейчас вот вернусь, заберу.
– Вернешься? С ума сошла.
– Да не бойтесь, я быстро. Что мы тут и прошли-то? Вряд ли и полверсты.
– Но…
Сашка не слушала никаких возражений, упрямой была, уж коли чего решила – делала. Просто поставила в известность своих юных спутников да повернула обратно, бросив на прощанье – мол, догоню, пробирайтесь себе потихоньку.
Идти назад оказалось куда как легче, по старым-то своим следам, коих, правда, не очень-то было и видно, да зато сверху, над головой, тучи рассеялись, выкатилась на небо любопытная золотая луна, засверкали звезды. Не таким уж и густым оказался лес, прямо сказать – реденьким.
Не прошло и двадцати минут, как Сашка уже подходила к знакомому фургону. Все так же рядом паслись стреноженные лошади, все так же шаяли в догорающем костре фиолетово-красные угли. Ничего необычного.
Девчонку, правда, заметили – так она и не пряталась, а, увидев выглянувшего из кибитки дядюшку Ксенофонта, махнула рукою.
– Что-то ты рановато сегодня, – хмыкнул маркитант. – Заберись-ка, есть для тебя кое-что.
– Угу…
Откинув полог, девушка резво забралась в кибитку… И тут же почувствовала, как чьи-то сильные руки схватили ее запястье, а в горло уперся острый холодный кинжал.
– Тихо, девочка, тихо. Боже тебя упаси закричать.
Фридрих фон дер Гольц знал цену рыцарской чести с самого раннего детства, с тех самых пор, как отец его, Конрад, впервые взял маленького сына на турнир, что давал сам великий магистр Ливонского ордена. Да, да, тогда еще был Орден! Одряхлевший, погрязший в разврате и похоти, но все-таки был и многим казался вечным.
Однако и он рухнул под кованым сапогом московитского царя Ивана, преданный своими властителями и народом. Скончался, как никому не нужный старик, на похороны которого, однако ж, тут же слетелись родственники – ведь старик-то кое-что имел!
Вот и здесь стали дербанить землицу. Отдать все московиту – ну уж дудки! Зачем царю Ивану Рига и Ревель? Они как-то больше Польше по душе… Ах, нет, нет, не Польше – Швеции! А еще германские земли есть… и есть Дания. Да-да, Данию-то забыли, а между прочим, как Ревель в старину у эстов звался? Правильно – Та-ллинн, в смысле – Да-ллинн, то есть «датский город». Умри – лучше не скажешь! Правда, Дании до него добраться не дали, шведы поганые затеяли войну, да и поляки с литовцами налетели, и немцы – эти