только не хватает коричневого фартука да роговых очков.
– Вот и славно, – довольно улыбнулась монашенка. – Старайся, дщерь, и все у тебя сладится.
Конечно, сладится. Кто б сомневался-то!
Ушла монашенка. Сашка сразу к запертой дверце – шасть! К той, что ржавым замком заперта. Подошла, стукнула пару раз, тихонечко так, едва слышно.
– Кто здесь? – за дверью отозвались почти сразу же, словно бы все время прислушивались к тому, что делается в зале. Так оно, верно, и было. Голос – девичий, женский, но строгий – вовсе не забитый и не просительный. Оно и ясно – княжна!
– Из Ливонии тебе поклон, – быстро, как и договаривались с Магнусом, промолвила рыжая. – И от коня железного красного – мо-то-цик-ла.
На последнем слове ливонский господин настаивал особо. Сашка не поленилась, наизусть выучила и теперь вот по слогам произнесла.
– Говори! – приказали (именно так, приказали!) за дверью. Голос, правда, звучал глухо – так ясно же: келья, она и есть келья. Да и дверь – не из березовой коры.
– Что говорить-то?
– Что мне делать? И что вы все делать намерены?
Девчонка искренне изумилась, на этот счет у нее покуда никаких инструкций не имелось… да и снова на крыльце послышались голоса монашек.
– Покуда, госпожа, жди, – выпалила рыжая и, схватив метлу, снова оказалось в зале – шварк-шварк.
– А где мне ведро взять или кадку какую? – едва только монахини вошли, гулящая бросилась к ним, едва на колени не пала. – Я б пол помыла, а то пылища здесь…
Одна из сестер – та самая Пелагея – осенив обетницу крестным знамением, закивала с доброй улыбкою:
– Так, так. Работай, дщерь, во славу Божию. А кадку у ключницы возьми, у сестры Марфы, там, у ворот.
– Я знаю где… И за песком на ручей сбегаю, все тут почищу.
– Вот ведь старательная дева, – проводив убежавшую девчонку глазами, монашки переглянулись… и неожиданно хмыкнули. – Небось, немало нагрешила уже, хоть и юна.
– Да уж, сестра Пелагея. С такими-то глазищами – успела уже!
– Ну, то не наше дело. Пускай старается. С песком так с песком.
Испросив у ключницы небольшую кадку и половую тряпицу, новенькая обетница побежала на Черторый – за песком да заодно и тряпицу прополоскать в ручьевой водице, а самое главное, передать важную весть своим.
С высоких стен монастыря просматривалось все устье ручья, и мостки, и узенький песчаный пляжик, уйти с глаз надолго было нельзя – подозрительно, сразу ж доложат игуменье, мол, обетница Александра, за песком испросясь, куда-то с глаз долой делась. Матушка Фекла на расправу крута, живо выгонит. Поэтому времени у Аграфены имелось очень и очень немного, до двора Галимчи- татарина не добежать – далековато.
Неторопливо набирая в кадку холодного – студеного даже! – песка, девчонка внимательно присматривалась и прислушивалась ко всему, что делалось вокруг, и услыхала-таки громкие ребячьи крики. На излучине, возле чьего-то забора, забавлялись совсем уж мелкие детищи – лет по восемь, по десять. Несмотря на ноябрь месяц, ручей еще не покрылся льдом, а выглянувшее к обеду солнышко растопило подзамерзший уж было берег до грязи. Там вот, на крутом бережку, ребятишки играли в «царя горы», ежесекундно рискуя скатиться по скользкой грязи прямо в студеную воду, да потом, как водится, пасть под горячую руку справедливо возмущенным родителям.
– Эй, робяты, – заглянув за забор, поманила Санька. – Пряника медового не хотите ль?
Сразу же бросив игру, мелюзга заинтересованно закивала:
– Хотим! А ты нам просто так его дашь?
– Не я. И непросто так. Постоялый двор Галимчи-татарина знаете?
– Угу.
– Спросите там двух Михайлов, передайте от Аграфены-девы поклон. Сразу и пряник получите.
– Всего-то поклон передать? – изумленно переглянулись детишки.
– Всего-то, вот вам крест! А пряник-то вкусен, ага.
– Пряники просят? Что – вот так просто, ни за что? – Михутря и Магнус, поставив кружки на стол, удивленно взглянули на служку.