– Могу я прочесть его первым? – не дожидаясь разрешения, Брагоньер потянулся за письмом.
Эллину же заинтересовала баночка с бальзамом для губ.
Какая же все-таки подруга заботливая, не забыла о подарке, скрасила ее черные будни!
Не удержавшись, гоэта тут же открыла ее, скользнула подушечками пальцев по ароматной субстанции, мазнула ей по губам… Так хотелось снова чувствовать себя женщиной. Все ее баночки с кремами в Сатии остались, а зима неблагоприятным образом сказывалась на коже. Особенно губ.
Почему-то на мгновение стало трудно дышать, резкая боль разлилась по рукам. Такая, что Эллина даже выронила баночку. Она испуганно взглянула на свои руки и закричала: кожа покрылась кровоточащими ожогами.
– Смойте немедленно! Сейчас же!
Гоэта вздрогнула, обернулась к Брагоньеру, отчаянно пытаясь стереть подозрительный бальзам. Кажется, часть его попала на слизистую – Сората, зачем, зачем она повела себя как маленькая девочка при виде маминой косметики! Намазала сразу обе губы… А все потому, что она так соскучилась по этим милым женскому сердцу мелочам.
Письмо валялось на полу, соэр торопливо обтирал ладони смоченным в питьевой воде платком. Присмотревшись, Эллина заметила, что на его коже тоже образовались волдыри. И сам он был какого-то странного цвета, будто кровь разом прилила к лицу.
– Это яд, госпожа Тэр. Письмо прислала не ваша подруга. К баночке тоже не прикасайтесь, или вы уже…
Он не договорил, почувствовав сильное головокружение и тошноту.
По телу прошла волна судорог, слившихся с сильнейшей болью в животе. Очаги боли начали двоиться, троиться…
Онемение холодком щекотало язык и горло.
Яд, он тоже проглотил яд, но какой? Что-то из тех злополучных редких десяти процентов, на которые не реагировал перстень, что-то без цвета и запаха, что не вызывало видимой химической реакции, иначе бы соэр заподозрил неладное.
Брагоньер задыхался, лишь усилием воли удерживая себя в вертикальном положении. Но долго это продолжаться не могло, и он сполз на пол.
Кожа постепенно немела; к тошноте прибавились полуобморочное состояние и обильное слюнотечение.
– За магом. Яд в вине, – еле ворочая языком, пробормотал соэр.
Позабыв о своих ожогах, стиснув зубы, чтобы не скулить от ощущений, вызванных разрастающимися язвочками, Эллина шагнула к двери.
Странное покалывание внутри, которое всего через минуту превратилось в те же пугающие симптомы, что у Брагоньера.
На пороге ее вырвало, прямо под ноги дежурившему у двери солдату.
Боль, тошнота и озноб слились воедино, будто все тело стало раной. Ее будто что-то сдавливало, раздирало изнутри, мешало дышать, а ожоги на руках заставляли скулить.
Все, о чем сейчас мечтала Эллина, – это потерять сознание, уйти сразу, чтобы все закончилось, а не умирать этой долгой мучительной смертью. Той же, что Брагоньер за ее спиной.
Дышать было нечем, терпеть боль – невозможно, но боги не желали над ней сжалиться.
Скрючившись в три погибели, лежа на полу, перепачкав лицо содержимым расчесанных язвочек на руках, гоэта, словно в тумане, наблюдала за поднявшейся суматохой.
Резь в желудке усиливалась.
Около головы образовалась лужица из слюны, которая все текла и текла, будто у бешеной собаки.
Тошнота накрывала ее с периодичностью в несколько минут – блаженного времени затишья, когда Эллину немного отпускало.
Рвать было уже нечем, но ее рвало.
Гоэта старалась не испачкаться в собственной блевотине, но яд сковывал члены, ограничивая движения.
Ее подхватили на руки, обтерли, спросили, что она съела или выпила.
– Бальзам и письмо, – прошептала Эллина, пугаясь тому, с какой скоростью немеют губы и рот.
Судебный маг опустил ее на постель и насильно влил в рот какую-то горькую жидкость. Гоэту тут же вырвало в подставленный бледной служанкой таз.
Ту же жидкость против ее воли заставили проглотить раз десять, затем волшебник закатал ей рукав, аккуратно проткнул кожу на месте локтевого сгиба, вставил туда какую-то трубочку и ритмичными нажатиями пальцев ввел в кровь соломенную жидкость. Перевязав поврежденное место, он занялся ожогами на ладонях и крикнул кому-то за своей спиной:
