Врач же и не дернулся, продолжая работать.
– Узнайте, что там такое, – бросил он, не оборачиваясь.
Я открыл дверь – на пороге операционной стоял Корень.
– Что стряслось? – спросил у него я.
– Тут этот, из Ордена, в дверь стучит, – ответил он. – Его волки гонят.
Не дослушав, я буквально вытолкнул Корня из операционной и вышел сам. Разбираться времени не было. Вместе мы проскочили через гостиную, я на ходу сдернул с рук шелковые перчатки, без зазрения совести швырнув их под ноги. По ходу отметил, что солнце уже начало клониться к горизонту – выходит, врач оперировал Армаса уже почти восемь часов.
Распахнув дверь, я увидел на пороге маркиза Лафайета – выглядел он ничуть не лучше, чем после нашего рейда в Уайтчепеле. Мундир порван во многих местах и покрыт темными пятнами крови, лицо осунулось, скулы сильно заострились, плечи заметно ссутулились, будто под тяжестью невидимого груза. В руках он держал знакомый еще по Лондиниуму тяжелый арбалет со стальными дугами, украшенный цитатами из Писания, и, судя по тому, как дрожали его руки, натягивать тетиву маркизу приходилось не раз и не два.
А на улице, между домов и в тени, появившейся уже в узких переулках, мелькали зловещие сутулые фигуры в серых халатах. Они почти припадали к земле при движении, что делало их больше похожими на животных, чем на людей. Да и были это самые настоящие звери в человеческом обличье. Те, кого звали волками. Волками, живущими среди людей.
Маркиз Лафайет вскинул оружие, целясь в приближающихся врагов, но я остановил его, положив руку на плечо.
– Положитесь на моего человека, – спокойно сказал я. – Он в состоянии справиться с этими тварями.
Я обернулся к Корню, но, прежде чем успел и рот открыть, тот процедил прямо мне в лицо:
– Ради этого я и пальцем не шевельну. Они нашего брата изводили сколько лет – обвиняли черт знает в чем, а я теперь ради него на целую волчью стаю идти должен? Уволь, командир, не чихну, даже когда его рвать на куски будут.
– Неволить не стану, – пожал плечами я. – Хочешь, сам вытолкай Лафайета за дверь, на поживу волкам. Но я думаю, мы многое сможем узнать у него, и, умри он сегодня, завтра придется туго уже нам. Сам же видел, какая игра тут идет против нас. Визиря и того не пожалели, хотя он для британцев был, думаю, весьма ценным человеком при дворе эмира.
С самого утра голова Сохрэба торчала на колу над стеной эмирского дворца – она была самой свежей из тех, что украшали колья. Музаффар не простил визирю нарушения порядка игр в свою честь, за которые тот отвечал. И поплатился в прямом смысле головой.
– Волки сюда не сунутся, – заявил Корень, – видимо, тоже уважают врача, иначе давно бы уже были здесь. Меня они еще точно не почуяли, а то вели бы себя по-другому.
– Они подняли Лафайета, как зверя, – покачал головой я, – и, раз не убрались совсем, значит, только ждут чего-то, чтобы напасть. А может, просто храбрости набираются.
– Тогда это уже не волки, а трусливые псы, – скривился, оскалив зубы, Корень, – и они точно не полезут в дом, как только почуют мой дух.
Неожиданно для меня он шагнул вперед, толкнув плечом Лафайета, будто не заметил его. На ходу Корень скинул пиджак, небрежно швырнув его за спину, и, едва не попав в лицо маркизу, двинулся навстречу серым фигурам, медленно закатывая рукава рубашки.
– Что он делает? – поразился Лафайет, не заметивший намеренной грубости моего бойца.
– Справляется с вашими неприятностями, маркиз, – усмехнулся я, хотя и не совсем понимал мотивы, побудившие Корня к внезапному действию.
Запорожец отдалился от дома врача, однако не слишком сильно, и остановился посреди улицы. Сутулые фигуры в серых халатах отпрянули при его появлении, отступили глубже в тень домов и переулков. Корень рявкнул громко, на всю улицу. Но понять его было невозможно, потому что звуки, им изданные, ничего общего с человеческой речью не имели.
– Погодите, – снова вскинул арбалет маркиз, – так что же, ваш человек сам из…
– Не стоит произносить этого слова, – перебил его я, – у Корня весьма чувствительный слух в такие моменты, и нрав становится почти волчьим. Он вполне может не сдержаться.
– Но, граф…
– Вам все объяснят позднее, а сейчас просто стойте и смотрите, большего от вас не требуется.
Лафайету мои слова не пришлись по душе, однако спорить он не стал.
Корень же тем временем рявкнул снова, заставляя серых отступить еще глубже. И тут один из них выпрямился и шагнул
