Купер кивнул:
– И это всего лишь первая модель. Со временем Эрик может создать постоянный интерфейс, нечто вроде умственного переводчика, который позволит тебе воспринимать мир так, как его воспринимают все остальные люди.
Сорен почесал шею сзади и сказал:
– Цена?
– Информация.
– О Джоне.
– Да.
Сорен промолчал.
Когда он был ребенком, каждая секунда придавливала его, а он не мог объяснить взрослым, что с ним такое. Он слышал внутренний голос, который обещал ему, что наступит день – и его вылечат. Кто-то найдет способ избавить его от ада в голове, и он станет таким, как другие люди. Будет просто радоваться обыкновенным вещам.
Только поэтому он и продолжал жить. И хотя в конечном счете Сорен перестал верить голосу, тот оставил такую глубокую отметину в его мозгу, что жить стало привычкой, которой он никогда не изменял, хотя каждый день и подумывал об этом.
И вот оказалось, что он был прав. Лекарство появилось.
Хор снова запел. Робкий шепоток эхом отдавался от стен часовни. Ничего прекраснее Сорен в жизни не слышал. Это было сравнимо с его встречами с Самантой, только оно не исчезало, оставалось здесь, вполне реальное и прямо перед ним.
«Ты всю жизнь хотел стать листиком, чтобы тебя унес порыв ветра.
А если тебе стать орлом и парить в небесах?»
– Я знаю, ты считаешь его своим другом. Но Смит просто использовал тебя. Он посылал тебя убивать для него, а когда ты потерпел неудачу, бросил тебя. Он испытывает к тебе не больше любви, чем шахматист к сильной фигуре, которой легко может пожертвовать, если жертва приведет к выигрышу.
Воспоминание нахлынуло на него. Джон говорит ему: «Тыладья. Незаметнаявпоследнемряду». Он говорил на принятый между ними манер, соединяя слова, чтобы облегчить их восприятие Сорену. Они находились в Тесле, в квартире, заполненной книгами, – там, где Джон воссоединил его с Самантой.
Он снова почувствовал зуд на шее.
Оглядел изящную часовню, насыщенную запахом воска и мебельной полировки, звенящую песней, красоты которой он даже не представлял. И завел руки за спину.
– Что ты делаешь? – спросил Купер, наклонив голову.
Сорен проигнорировал его. На шее он ничего не обнаружил, но знал: что-то там не так. Сосредоточился, приложил все силы. Напоминало пробуждение ото сна – момент, когда оба мира кажутся реальными, когда граница между ними подвижна. И тут его руки нащупали что-то холодное и твердое. Глядя прямо в глаза Куперу, он обхватил эту штуку пальцами и потянул.
Мир замер, дернулся, сместился, как картинка видеовызова при плохой связи, а потом исчез вовсе.
Часовня, свечи, хор – все пропало.
Все, кроме Купера, сидевшего напротив него в яркой камере со стенами из плиток, пронизанных отверстиями общим числом 415 872. Купер смотрел на него со смешанным выражением – недоумения и ужаса.
Медленно – очень, очень медленно – Сорен вывел руку из-за спины и взглянул на кабель, который только что был подсоединен к его шее. Его внутренний голос бушевал и кричал, требовал, чтобы он вернул выдернутую штуковину на место, говорил, что еще не поздно, что именно об этом он и мечтал всю жизнь.
Он разжал пальцы – штуковина упала.
– Нет.
Но произнесенное им слово прозвучало как «Нннннннн-ннннннееееееееееееет…»
Глава 17
Земля была холодная и жесткая, как металлическая отливка, вынутая из холодильника. Лук Хаммонд чувствовал, как холод проникает ему в грудь, камни впиваются в ноги, от тупой боли немеют мышцы. Он прогнал неприятные ощущения. Научился этому в
