схватила ее за волосы, выволакивая на свет. Девушка забилась в крике, зовя брата на помощь, задрыгала ногами, оторвавшимися от земли, и описалась, от боли и страха. Черное лицо довольно заухало, держа Майку за волосы на весу.
Серая молния бесшумно метнулась из-за сарая. Сотня килограммов стальных мышц и кинжальной остроты зубов сшибла черное чудище с ног. Мгновение, и, скрежеща о сталь, клыки перекусили шею, молчаливый убийца забулькал кровью из разорванной трахеи, но умер так же молча. Второй оказался умнее: прикрывшись девушкой, потихоньку попятился к свету пожарища, держа саблю наготове.
Бес не рычал, он молча смотрел врагу в глаза – волка не пугали оружие и сила, он выжидал момент. Напружинив мощные лапы, Бес прыгнул. Сбив собой и Майку и нападавшего, волк перекатился по земле и вцепился зубами в руку, сжимавшую саблю. Наруч не помог молчаливому убийце, мощные челюсти без труда прожевали вываренную в масле кожу и кости. Удар палицей отшвырнул волка. Десяток бойцов в черных доспехах окружили раненого, помогая тому подняться. Когда визжащую Майку потащили волоком, Бес попытался подняться, но не смог. Лежа на примятой траве, в кизяке и собственной крови, волк скулил от бессилия, глядя вслед уходящей орде и длинной веренице связанных между собой женщин и детей.
Глава 1. Разоренное селение
Ернар мерно покачивался в седле, возвращаясь от соседнего стойбища. С самого начала все как-то не заладилось. Еще вчера выехал к соседям, чтобы принять затянувшиеся роды, по дороге лошадь попала копытом в сусличью нору, хорошо, что ногу не сломала. Когда приехал, оказалось, что женщина уже разродилась и помощи не требуется. Как тут в темноте возвращаться, степь кругом. Пришлось остаться. Всю ночь глаз не сомкнул, кошмары снились, еле рассвета дождался.
Вот и теперь, с каждым шагом приближался к родному селению, а тяжесть на сердце все не проходила. Когда ветер донес запах гари, а из-за холма показался столб дыма, сердце и вовсе упало. Хлестнув коня камчой[2], Ернар въехал на холм и остолбенел: стойбища больше не было. Зато у самых ворот, над землей возвышалась кровавая статуя трехглавого дракона, пугало. Ернар слишком хорошо знал его значение, уж больно много пугающих слухов ползло по степи.
Связанные между собой бревна, на которых искусно и со знанием дела развешаны куски человеческих тел. Неведомый скульптор явно любовался своей работой, с извращенной кропотливостью выверяя каждый штрих, каждый надрез и каждый стежок грубой нитью.
Отрубленные по локоть руки со скрюченными в агонии пальцами складывались в страшные крылья. Из ребер не менее чем пяти человек скроена мощная грудь. Венчают скульптуру головы трех мужчин на длинных шеях из целых хребтов, увитых ожерельем из кишок, желудков… Раззявленные в немом крике рты несчастных проклинали палача, а может требовали ответа у молчаливой судьбы: «За что?!». Лица, искаженные смертью, были знакомы Ернару, каждый день они ели и пили за общинным столом, подковывали коня или пасли сообща овец.
Не помня себя, старый военврач, повидавший для одной жизни слишком много, спрыгнул с коня на ходу, и бросился к своему двору.
– Айсулу?! – позвал он внучку, младшенькую. Старшие-то давно на небесах. – Внученька!
Обугленные стены мазанки с провалившейся соломенной крышей ответили молчанием. Все селение, два десятка домов сожжено дотла! Даже собаку в конуре и ту убили.
Ернар повалился на землю как подкошенный, завыл, сгребая скрюченными пальцами теплый еще пепел, и размазывая слезы на старческих щеках.
– Внученька… – причитал старик, сидя в пыли. – Не уберег. Родители доверили, а я не уберег…
– Айдахар, шайтан! Будь ты проклят! – крикнул в сердцах Ернар, грозя сухим кулаком куда-то в небо.
Сколько просидел оплакивая теперь уже мертвую внучку – старик не знал. Слезы высохли, но горе и горечь остались. Рука сама потянулась к небольшой кобуре за поясом. На солнце ярко блеснуло: два ствола, на два выстрела – самоделка. Оружием-то не назвать.
Непослушные пальцы с трудом скрутили одну, затем вторую муфту, оголяя казенник. Два патрона в остатках темно-зеленой краски выпали в прокопченную от загара узкую ладонь. «7.62» – выдавлено на донце каждого.
«Для одного старика даже много», – невольно усмехнулся Ернар. Но то была горькая усмешка. Покатав патроны от пистолета «ТТ» в руке, старик вернул их в казенник, закрутил муфты и со щелчком взвел курки.
Чуть теплый металл стволов уперся под подбородок.
В голове почти не осталось мыслей. Почти. Только одна назойливо жужжала: «самоубийство – грех». Подслеповатые старческие глаза в последний раз жадно уставились в бездонное небо. Небо, той самой особой голубизны, которая возможна только в степи и нигде больше. В самой вышине парил одинокий орел, гордо, и величаво – птице были чужды людские проблемы.
