человеком, можешь предстать перед ээ-борзы, и тогда не найдут они ключа, чтобы путь к тебе отомкнуть.
Я слушала с ужасом – так много этих ключей в человеке! И тут догадалась, что это и случилось с Зонаром: малое желание иметь удачу на охоте обернулось страстью, и потому стремится он к тому, что обещает ему помочь.
Я сказала это
– Ты угадала, Кадын, – ответил он.
– Отчего же не повстречал он до сих пор в тайге ээ-борзы?
– Дух спасал его: всякий раз, как приближались алчные, он показывал истинный облик мнимых дев.
– Но я не видела духа рядом с Зонаром.
– Страсть постепенно превышает все, Кадын. Как увидел он деву-охотницу, не изменившую облик, забыл обо всем. И ээ покинул его. Отныне он пуст, как до посвящения. Только страсть наполняет его, но это лишь пустота и звенящая боль.
Тяжело мне стало. Поняла я, что за сила тянула Зонара к моей Очи. И ей то нравилось. Она забавлялась своей властью над ним. И я поняла, как легко мне ее потерять. Заболела у меня грудь, представить себе не могла, как приду в чертог Луноликой без Очишки. Я обернулась – она сидела чуть в стороне, еще во власти духов. Бледное тонкое лицо с прямым носом, светлыми ленточками- бровями, нежной, словно прозрачной, молочной кожей и светлыми волосами, выбившимися из-под шапки, было оно и красиво, и капризно, и по-детски несчастно. Нежность проснулась во мне. Подумалось даже: быть может, не все предопределено для Зонара? Если Очи придет к нему, может, излечит его от дурмана? Но что она сама, что моя Очи, зачем затеяла это? Того не было мне видно по ее лицу, как ни смотрела. Хрупким словно первоцвет было это лицо, смутным, будто туман, было для меня ее сердце.
Глава 15
Западный ветер
Три луны, отведенные нам Камкой, кончались с праздником весны. Это праздник начала летних выпасов, новолуние. Как вернутся с зимовок пастухи, как запоют луга голосами скота, так и люди знают: кончилась, кончилась, пережили мы зиму!
Последние дни перед новой луной пролетали как птицы. Возвращались в станы охотники. С зимних пастбищ спускались пастухи. Семьи собирали поклажу, готовясь к летним кочевьям. Только немногие, кто имел ремесло, оставались в станах, отдавая скот родне. За несколько дней до праздника люди снимались и шли в урочище. Место праздника – всегда нежилое и каждый год новое – царь с главами родов испрашивали у духов. В тот год указали они долину вниз по пенной реке, закрытую со всех сторон холмами, хорошее и светлое место. Отцу белый шатер братья выстроили заранее, а он сам, я, Очи и Санталай без поклажи поехали позже.
Дорога была недолгой, к сумеркам были на месте. С холма, на котором стоял наш шатер, видны были огни по урочищу – вдоль подножий и по склонам, только сама поляна оставалась темна, как озеро. У нашего шатра тоже горел костер, и вкруг него уже сидели главы всех двенадцати родов с младшими сыновьями. Среди них приметила я и Талая.
Люди поднялись, а старшие братья поспешили к отцу, забирая коня. Он сел со всеми на белый войлок. Стали есть, похлебка была рыбная, жидкая – пост кончался на умирающую луну перед праздником. Первая, голая весна – голодное для всех время: дичь бить уже нельзя, а скот резать рано, он тоже голодает, подъев запасы. Но все знают, все чуют, что это только до второй, зеленой весны. Тогда-то и заживем!
Трапеза эта, последний ужин года, прошла в молчании, а как наелись мужчины, стали рассказывать отцу, куда какой род откочевывает на лето, кто в прежних местах будет, кто новые выпасы искать станет. Отец кивал, иногда переспрашивал. Я дивилась, как помнит он все, ведь семей в каждом роду много, а иные начинают делиться, но он, случалось, даже поправлял глав. Как же надо знать свой люд! – думала я и пыталась тоже все в голову вместить. Как же Санталаю сложно будет! – думала потом и оборачивалась на брата, но он не был тем занят, негромко говорил со своими сверстниками.
Заметив мой взгляд, он обернулся и весело спросил:
– Ты серьезна, сестричка, будто не на праздник приехала. Улыбнись, Ал-Аштара, еще не в чертоге ты и не завтра тебе плясать Луноликой танец.
Меня поразили его слова. Я будто и забыла, что завтра привычная жизнь кончится. Смутилась и отвернулась от огня, и все мысли, что тревожили меня эти дни, вернулись снова.
Об Очи все думала: что решит она в последний день, уйдет ли к Зонару? Мне казалось, я одна знала об этом, однако девы мои оказались прозорливы. Как-то на утреннем занятии спросила Ильдаза с насмешкой, не хочет ли Очи опять к матери в лес.
– Ты в людях пообвыклась. Верно, обратно и не захочешь идти. Там-то такого внимания неоткуда взять.
– Те! Вот еще! – поморщилась Очи. – Мне у вас душно как в бане.
– А в тайге зимой тоже посиделки бывают? – спросила Ильдаза. – С волками да медведями сидите? Ты скажи, я приду, мне наши парни надоели. Чужих хочется!
