либо с течением времени, либо из-за естественных преград у них на пути. Но
Над лугом один за другим взметнулись три сигнальных огня. Жуткое полчище осветилось их вспышками.
Глядя в бинокль, Лилли попыталась сказать что-то, но слова не находились, а мысли не формулировались в голове – она лишь смотрела на стадо и шевелила губами, безмолвно проговаривая отдельные слоги. Слов не было. По коже бежали мурашки, желудок свело от ужаса, волосы встали дыбом. Она смотрела на стадо. Оно полностью вышло из леса и было прекрасно видно в холодном свечении сигнальных огней.
Примерно в двухстах пятидесяти ярдах от стены можно было невооруженным глазом разглядеть первую линию мертвецов, окутанную густым облаком темного дыма, но по-настоящему наступление видели лишь те, кто поднес к глазам бинокль. Десятки, может, даже сотни обугленных трупов единым фронтом ковыляли к городу. Они еще дымились, их глаза были похожи на угольки, истлевшая одежда прилипла к их обожженной коже. Ходячие шагали, как армия восставших жертв пожара – словно все они стали жертвами ядерного холокоста, превратившего их в призрачные тени, которые теперь шли вперед, неуклюже, как гигантские марионетки, влекомые неизбывным, беспощадным, ненасытным инстинктом. Некоторые из них трещали и скрипели на ходу, словно в любой момент готовы были рассыпаться на части. Другие, в задних рядах, все еще горели – пламя полыхало у них на головах, и алые языки срывались с их безволосых черепов, сливаясь с миазмами дыма и вони, которые, как штормовое облако, зависли над лугом. Смрад стада было практически невозможно описать словами – в нем чувствовался запах паленой резины, горящих химикатов, обугленного белка и едкая, горькая вонь пищи, пригоревшей к раскаленной сковороде. Этот смрад заполонил все вокруг, и Лилли закашлялась, не в силах пошевелиться, стоя на крыше кабины и не отрывая глаз от толпы ходячих.
Она так сильно прижала бинокль к глазницам, что переносица заболела. Свободной рукой Лилли инстинктивно потянулась к кобуре на левом бедре и схватилась за рукоятку «ругера». Она чувствовала, как нарастает внутри ее жажда убийства. Она чувствовала, как горло увлажняется от подступающей тошноты и подавленной жестокости.
В этот жуткий миг, перед тем как раздались первые выстрелы, Лилли захлестнула внезапная, быстрая и всепоглощающая волна тоски и печали. Вид этой армии оживших мертвецов, численность которой слегка сократилась по дороге, оказал на нее иное воздействие, чем зрелище обычного стада прогнивших ходячих трупов. Огонь, подпитываемый метаном, разложение и гниль уничтожили в ходячих все остатки личностей. Теперь со стороны невозможно было отличить одного мертвеца от другого – не было больше ни бывших медсестер, ни автомехаников, ни детей, ни домохозяек, ни фермеров. Обугленные мертвецы были равны – все они были гигантской массой почерневших, дымящихся существ, которые упрямо ковыляли вперед: без цели, без надежды, без души, без сострадания, без логики, вперед и вперед.
Слева раздался первый выстрел снайперской винтовки, и Лилли вздрогнула.
В бинокль она увидела, что один из первых мертвецов взорвался дымом и кровавым туманом и рухнул на землю бесформенной грудой обгоревших останков, а его собратья медленно, не замечая ничего вокруг, заковыляли по полю дальше, словно призванные бесшумным собачьим свистком. Слева и справа прогремели новые выстрелы, еще несколько почерневших трупов упало в фонтане искр. Стрельба вывела Лилли из оцепенения. Она опустила бинокль, вытащила «ругер» и сняла с ремня рацию.
Нажав на кнопку, она прокричала:
– Мэттью, попридержи взрывчатку, пока они не подойдут поближе! Нужно нанести максимальный урон! Ты понял? Мэттью? Скажи, что понял! Мэттью, ты на связи?
В динамике раздался треск, а затем сквозь него пробился голос Мэттью:
– Понял тебя! Но у меня вопрос!
Лилли нажала на кнопку.
– Валяй!
Голос:
– Это ты забрала тяжелую артиллерию?
Лилли, в ответ:
– Что?
Из динамика:
– Динамитные шашки пропали!
– В смысле – пропали?
