когда они проходили мимо.
– Это Байон, – объяснила Этта, заметив, с каким одобрением Николас смотрит на массивное сооружение. – Мама говорит, здесь запечатлено более двух сотен лиц, если присмотреться… некоторые верят, что большинство из них – король, построивший город, Джайаварман VII.
– Кажется, это один из способов добиться, чтобы тебя помнили, – предположил Николас. – Симпатичный дьявол. Как, на твой взгляд, я бы смотрелся на одном из этих храмов?
Этта рассмеялась:
– А как бы смотрелась я?
– Не могу вынести мысли, что твое лицо будет здесь, предоставленное самому себе, и только джунгли смогут им любоваться. – Он покачал головой: – Никогда. Я никогда этого не допущу. Разве что сделать с тебя носовую фигуру, чтобы какая-то частичка тебя всегда выходила в море, которому ты принадлежишь.
Этту так ошарашили его горячие слова, что она сама потеряла дар речи. Казалось, он это заметил и опустил голову, рассеянно хмурясь.
– Хорошо, – кивнула она. – Но только при условии, что ты дашь мне какой-нибудь меч. Может быть, даже повязку на глаз. Смотря что, на твой взгляд, сильнее напугает твою следующую добычу.
– Ага, – согласился Николас, нарочито подчеркивая свой акцент, – твой взгляд будет вселять ужас в сердца людей.
Она усмехнулась.
Барельефы по бокам храма потемнели от дождя и заросли, но Этта все еще могла разглядеть резную панель, изображающую базар: люди обменивались товарами, а над ними плавала рыба. Они быстро прошли мимо воинов, шагающих вместе со слонами на войну, какой-то огромной рыбы, заглатывающей оленя, и, наверное, королевского шествия, пробираясь через грязь по слабому намеку на тропинку. Дождь смыл всякие свидетельства того, что монахи вообще побывали здесь, но Николас не расслаблялся, не терял бдительности, пока они не заметили мерцающую стену света прохода, парящего над узнанной Эттой Террасой слонов. Той, что ее мать нарисовала и повесила над диваном в гостиной.
Терраса слонов находилась недалеко от – разум выхватил нужное слово – Пхимеанакаса, первого храма города. Того, что скрывал священное дерево, погребенное внутри него, где мама действительно проводила раскопки. Этта оглядела крутую лестницу, притулившуюся к многоуровневому храму; камень казался практически красным по сравнению с замысловатым серым сооружением, угнездившимся наверху.
Как с этим местом связана ее семья?
Девушка повернулась к возвышающейся перед ними террасе, принимая протянутую руку взобравшегося на нее Николаса. Король обозревал с этой террасы шествие своей победоносной армии, а вокруг, вырезанные в камне, высеченные из колонн, стояли слоны. Площадка словно бы почивала на их спинах.
– Стоит на плечах памяти, – выдохнул Николас. Теперь Этта поняла смысл подсказки – слоны славились своей памятью, – но это не объясняло того, почему проход заставлял воздух икать. Исходящий от него звук, обычный громогласный рев, практически заглушал второй, более низкий ритм. Это напомнило Этте ощущение биения пульса в другой, неожиданной части тела.
– Что случилось? – спросил Николас.
– Ничего, просто… – Этта посмотрела на город, медленно повернувшись, чтобы окинуть взглядом деревья, словно бы перешагивающие через стены. Лица Байона отвечали ей тихими безмятежными улыбками. Когда еще она снова это увидит – увидит город до того, как в него хлынет человечество?
Она осознала: в этом-то и состоял соблазн путешествий во времени, их опасность: возможность, свобода тысячи возможностей, где жить и как начать все сначала. Открывалось столько красоты – успевай только останавливаться, чтобы посмотреть. На этом фоне терялись даже самые главные опасности: разрушение проходов, угроза потеряться или оказаться в недружественном времени.
– Пора, – протягивая руку, тихо проговорил Николас.
Она снова почувствовала болезненно нарастающую жажду музыки. Пальцы прижались к боку, и девушка вообразила, как бы она попыталась извлечь из струн песнь глубоко сокрытой, теплой, не скованной ничем жизни. Рассекая влажный воздух джунглей, Этта отдалась наэлектризованной дрожащей хватке прохода, горюя о том, что никогда не увидит это место снова.
Париж
