изнуряющей нью-йоркской жары. Элис выросла в Лондоне и… ей всегда говорили, что и мама тоже, хотя теперь все это казалось спорным. Правда и вымысел в ее историях начали сливаться, разрушая их, словно залитые водой картины.
На каникулах они арендовали множество квартир, но теперь, в воспоминаниях, те едва ли отличались друг от друга. Гуляли по городу, посещали парки, дома, где выросла Элис… ходили в театры и музеи.
– О! – воскликнула она. Казалось, мысль шлепнула ее по лицу. Испытывая головокружение, что она наконец-то может поведать что-то, чего он не знает, девушка повернулась к Николасу:
– Идея безумная, но ведь в Лондоне – в Британском музее – куча предметов древности из Греции? Самые известные были вывезены – или украдены, как говорят некоторые, – из Парфенона британским лордом Элгином, который привез их сюда и продал британскому правительству для музея. В правовом отношении там все запутано.
Этта качнулась назад на пятках, глядя на облака и дым, стелющиеся над головой.
– Я, может, притягиваю за уши, но Акрополь и Парфенон так близки к Ареопагу, что они явно связаны. Я давно не была в том зале музея и сейчас точно не вспомню, что изображают Мраморы Элгина… какую-то битву, полагаю. А еще там статуи мужчин и женщин…
– Продолжайте, – попросил Николас.
– Я пыталась разобраться с «глухими ушами», думая о настоящих живых людях, но что, если это о статуях? Они не могут слышать, видеть или чувствовать.
– Не припомните, слышались ли рядом с ними какие-то странные звуки? – спросил он.
Она покачала головой.
– Судя по тому, как ваша мать использовала в подсказке казнь Натана Хейла, можно предположить, что проход – в музее, рядом с этими статуями. Британский музей моего времени, вероятно, ощутимо отличается от того, каким вы его знаете; я никогда в нем не бывал и не видел полного списка известных проходов… Ума не приложу, что и думать.
Отчаяние, накапливающееся у нее в животе, поднималось с каждой минутой. Николас выжидающе смотрел на нее.
– Не знаю… не усложняем ли мы? Не должно ли быть попроще? Поочевидней?
Он слегка наклонился, чтобы взглянуть ей в глаза:
– Все в порядке. Возможно, поможет, если думать вслух? Все, что угодно, любая мелочь может нам помочь…
Она кивнула. Он мог помочь ей прояснить мысли и, возможно, поймать что-то, чего не замечала она.
– Мама работает в музее, но в Нью-Йорке. Недавно возобновились споры о том, не следует ли вернуть Мраморы Элгина в Грецию… это было во всех газетах. Британский музей – это просто Британский музей, понимаете? Э-э-э… полагаю, не понимаете? Пока. Но… Элис обычно проводила для нас отдельную экскурсию. Ее отец был хранителем. Она рассказала мне от начала и до конца, как статуи попали в коллекцию.
– Элис… ваша наставница? – уточнил он.
Внезапно ей стало трудно говорить. Николас просто снова кивнул, как если бы сложил все кусочки головоломки вместе. Со слабой робкой улыбкой он спросил:
– Тогда пойдемте?
Элис все еще стояла у нее перед глазами, все эмоции натянулись от истощения, и Этта уже не доверяла своему голосу. Она кивнула, принимая его руку. Ей даже не приходило в голову, как холодны ее пальцы, пока она не коснулась его ладони. Вопреки всему, Этта почувствовала нетерпение, пенящееся в венах, покалывающее нервы. Обстановка вокруг них «впиталась» в нее, стала настоящей. Николас понимающе на нее взглянул.
– Невероятно… что мы здесь, – сказала она ему. – Все это…
Это было прекрасно, странно и противоестественно, и она ничего не могла с этим поделать – ей хотелось исследовать все вокруг. Увидеть, каким мир был на самом деле – а не отредактированную версию в фильмах и книгах.
– При других, менее страшных обстоятельствах, – спросил он, – вы были бы рады увидеть все это?
Ответ «да», рвавшийся из ее сердца, показался ей предательством своего гнева в адрес Айронвудов, даже при той аккуратной форме, в которую Николас облек свой вопрос.
– Не знаю. Посмотрим, что у нас получится, и тогда я отвечу.
Николас перекинул кожаный мешок на другое плечо, и тот шлепнул его по бедру, когда они двинулись по лабиринту из обломков. Вдруг он остановился, вытянув шею. Этта проследила за его взглядом к мерцающим над входной аркой золотым буквам. От контраста между ними и развалинами вздыбились волосы на руках.
