Звонок прозвучал оглушительно в тишине парадной. Послышались шаги, и дверь открылась. Мама посмотрела на меня, на аттарийцев. Дверь закрылась.
– Ма-а, – позвала я. – Ма, это я, живая.
Послышались удаляющиеся шаги, потом мама вернулась. Дверь открылась, меня, как пылесосом, втянуло в квартиру, дверь закрылась. Э-э-э… Я перевела взгляд на маму, которая в руках сжимала сковородку.
– Ма, ты это чего? – осторожно спросила я, отступая к стене.
Из кухни вышла бабуля, сжимая в руках скалку, как партизан гранату. Они молча оттеснили меня. Дверь снова раскрылась… Мои женщины совершили отчаянный марш-бросок, из парадной послышался ядреный мат в аттарийском исполнении. После этого все стихло.
– Кажись, наши, русские, – произнесла бабушка.
– Мама, бабуля, я вернулась! – воззвала я к ним, офигевая от отсутствия обмороков, счастливых криков и слез. – Хоть обнимите меня, что ли!
Мама и бабушка обернулись, снова посмотрели на меня.
– Инулечик! – воскликнула мама.
– Козюля наша, – подвыла бабушка, и встреча воссоединившейся семьи состоялась.
После тройного плача, лобызаний, затрещин от старших женщин мне, опять объятий и звонка папе нас с мальчиками провели в комнату для обмена информацией и знакомства. Оказалось, что в своем горе моя родня посетила двести тысяч гадалок и экстрасенсов. И вот некая Аделаида, выйдя из глубокого транса, сказала им, что меня удерживают в неволе где-то очень далеко. Вокруг сплошная ночь, и говорят не по-нашему, а вроде как на немецкий похоже. И даже похитителей описала. Сказала, красавцы такие, что смотреть на них спокойно она не может, ибо женщина одинокая и от разглядываний всякие ее искушения посещают. Мы с мальчиками переглянулись, и адресок Аделаиды я запомнила.
Родня моя ей поверила. Тем более Аделаида обещала, что я объявлюсь, пока еще тепло будет. И приведут меня похитители. Сто?ящая тетка, в общем. Так что уверившись в том, что я жива, мои поуспокоились и принялись ждать. Дождались. Вот и ринулись мама с бабушкой кровинушку отбивать у нехристей. А те матом отечественным, вроде как свои, не немчура. Это моих женщин и успокоило немного. Все-таки Сима молодец, правильным вещам аттарийцев учила, а то забили бы мне мужей на фиг. И так вон шишки у обоих на лбах красуются, а карманным регенератором пока воспользоваться нельзя, палево.
Мы тоже нашу историю рассказали, на ходу раскрашивая ее всякими подробностями. Причем подробности лились из уст моих мужиков, оказавшихся еще теми фантазерами. Мама с бабушкой только охали и ахали да ладошками рты прикрывали.
– Так что, Элеонора Игоревна, я смиренно прошу у вас руки вашей дочери, – закончил речь Дима, поднимаясь с дивана, на котором сидел.
Мама подошла к нему, пристально рассмотрела и выдала, глубокомысленно так:
– Так вот ты какой, северный олень. – Ну да, зятя-то она давно ждала. Все гадала, кто их ягодку заграбастать захочет лапами своими порочными.
– Явился, значится, – произнесла бабушка, сурово сдвинув брови.
– Почему – олень? – опешил Ардэн.
– Любишь Инку? – продолжила допрос бабушка.
– Люблю, – рванул на груди новую черную рубашку Дима.
– Паспорт покажи, – прищурилась мама.
Роман Андреич с видимым облегчением выдохнул. Понимаю. Попасть под каток нашей семейки – это, знаете ли, своеобразное удовольствие. Мне вдруг вспомнились мои свекрови. Только сейчас я поняла, что они очень милые, даже мама Ардэн.
– Инночка, что сейчас будет? – спросил шепотом Рома.
– Кирдык Горынычу, – мрачно ответила я.
Бабушка притащила стул, мама кивком велела Диме сесть на него. И понеслось. Образование? Родители? В разво-оде-е?! А как, молодой человек, вы относитесь к семейным ценностям? Ах, вы их уважаете, тогда как вы смотрите на родительский развод? Как долго длились прежние отношения? Не было долгих отношений? Ветреный? Непостоянный? Женщин любишь? Ах, Инну любишь? Вы ж знакомы всего ничего, и уже жениться? Ах, жизни без нее не видишь? Чем докажешь?
– Ну мама-а-а, – заныла я, – бабуля-а, хвати-и-ит.
– Молчи, балбесина, о тебе радеем, – отмахнулись мама и бабушка, и допрос продолжился.
В этот момент открылась дверь, и в квартиру влетел папа с обрезком металлической трубы.
