влетели в гостиную да так и застыли, рассматривая картину маслом.
На полу сидел Рома с огромными, больше, чем обычно, испуганными глазами. Дима стоял на диване, отчаянно вжимаясь в стену, а посреди дивана сидел мой папа, подтянув к груди колени и прикрываясь одеялом до глаз, сейчас мало уступавших в размере Ромкиным. Рядом с диваном стояла бабушка, пребывавшая в эстетическом экстазе. Она переводила взгляд с Ромы на Диму, хваталась за грудь, но валидолу не требовала. Напротив, глазки бабули сияли, щечки порозовели, и с губ срывалось:
– Мать моя женщина-а-а…
– Инка, ты кого в дом привела?! – вознегодовал отец, высовывая нос из-под одеяла. Взглянул на Диму, попытавшегося сойти с дивана, и снова спрятался. Дима опять вжался в стену. – Они меня… – папа понизил голос, – лапали!
– Так не специально же, – отозвался с пола Рома, Дима жарко закивал и беспомощно посмотрел на меня.
– Молчи, Колька, – подала голос бабуля, – пень ты корявый. Если бы ко мне такие пристали, я бы померла счастливой.
– Мама! – возмутился папа.
– Молчи, зятек. – Бабушка снова посмотрела на Рому, потом на Диму, опять на Рому. – Инка, дура, обоих брать надо было. Это ж красотища-то какая, прости господи, чистый экстаз.
– Мама, чему ты учишь нашу дочь? – подала голос мама, кстати, тоже с интересом разглядывающая моих мужиков.
– Элка, дуреха, чтоб ты понимала. Счастье такое отдавать кому-то. Синеглазенький, тебе внучка моя нравится? – ласково спросила бабуля у Ромы, застенчиво поглаживая его по плечу.
Ответить Рома не успел, потому что папа сказал свое хозяйское слово.
– Всем молчать! – гаркнул он. Оценил габариты и рельефы аттарийцев и закутался в одеяло на манер римской тоги. – Мама, цыц! Нечего мне тут блуд разводить. Недоразумение прощаю, но один раз, потом буду руки ломать. Ферштейн?
– Так точно, – кивнул Рома.
– Батя, – Димка вдарил кулачищем в широкую грудь, – бес попутал! Больше никогда, – и он мотнул головой, ударился затылком о стену и зашипел.
– Иди, подую, сладенький, – тут же очнулась бабушка, намертво вцепившись в Ромино плечо.
– Эл, уводи маму. И пустырника ей, а лучше лимонов, больно лицо счастливое, – велел папа.
Мама тут же оторвала бабушку от Грейна, папа гордо удалился в свою комнату, а я… я заржала. Представить произошедшее было легко. У моих мужиков желание прижаться ко мне уже на уровне рефлексов. Они глаз не успевают открыть, а грабли тянут. Если один успел урвать мое тельце, второй тянет на себя ноги, еще и поглаживать начинают.
– Кому папины ноги достались? – похрюкивая от смеха, сдавленно простонала я.
– Мне, – мрачно ответил Рома. – Я глажу, а они волосатые. Думал – кажется. Стал щупать, за волосы подергал.
– А я грудь искал, – не менее мрачно произнес Дима, слезая с дивана. – Груди нет, а лицо в щетине.
– Целовал, что ли? – обомлела я.
– Ничего смешного, – проворчал Ардэн и потер ладонью губы. Я согнулась пополам. – Хорошо хоть в щеку поцеловал.
– А я дальше бедер не полез, – сказал Рома и передернулся. – Как неловко вышло.
– Ы-ы-ы, – рыдала я. – Бедный папа, а-а-а…
– А мы? – возмутился Дима.
– А вы извращенцы, – просипела я. Ржач перешел на ультразвук.
– Зато бабушке нравимся, – осклабился Рома.
Я кивнула и унеслась в туалет, потому что смех перешел в фазу, близкую к конфузу. Домой мы уезжали сразу после завтрака. Бабушка провожала нас, махая с балкона платочком, и на лице ее застыла маска обожания. А что будет, когда их увидят мои девки?
Глава 28
– Инулечик, что ты там делаешь? Скоро жених заявится, а ты все еще в неглиже! – крикнула мама.
– Угу, для жениха самый лучший вид, – пробурчала я, раздумывая, надевать под платье трусики или ну их на фиг, все одно до брачной ночи нетронутой не доживу. – Надену, – решила я.
Бабушка зашла в нашу с ней комнату и уселась в кресло. Я окинула ее быстрым взглядом.
– Красавица, – откомплиментила я бабулю.
– Измучилась наряжаться, – пококетничала бабушка. – Так что со свидетелем решила? Соблазняем?
– Чего его соблазнять, он и так весь соблазненный, – проворчала я и прикусила язык.
Бабушка разгладила платье на коленях и шлепнула по ним:
