Что-то говорит мне: не тот это человек, с которым можно так поступать. Странный он. Очень странный и непонятный! Проше князя, если бы он вслух «Отче наш» не прочел и не осенил себя крестным знамением, впору было бы думать самое плохое… И женщина, увидев это, тоже перекрестилась. Хоть крест неправильный, коим московитяне-схизматики пользуются, а все-таки христианский… – Ротмистр снова запнулся, покраснел, в который уже раз мысленно выбранив свой слишком проворный язык, работающий вперед головы.
Ведь вся Речь Посполитая знала, сколь тяжело переживает пресветлый князь, что дедом его был знаменитый Байда Вишневецкий. И про зарок покойной матери князя знала… Не разбирая, сколько в том истины, а сколько выдумки да сплетен.
– Пан заподозрил, что они – посланцы врага рода человеческого? – усмехнулся Вишневецкий, то ли не заметив неловкости ротмистра, то ли великодушно сделав вид, что не заметил. – Право, это уже чересчур! Только потому, что мужчина в странной одежде и говорит столь же странные вещи?
– Проше ясновельможного князя, но ведь откуда-то взялась эта одежда! – горячо отозвался ротмистр. – Столь диковинных штанов я в жизни не видел! А обувь! И рубаха ни на что не похожая… И еще… Смиренно прошу прощения, но обязан, по долгу службы… – Ротмистр, густо покраснев, извлек из кармана кунтуша кружевную «серединку», потом, боязливо оглядевшись, хоть в кабинете князя они были одни, нагнулся к уху его, начал что-то вполголоса говорить.
– Кх-м! – откашлялся Иеремия, также смутившись, хоть и далеко не столь сильно. – В самом деле… Увы, падение нравов у нас достигло небывалых границ – впору вслед за Цицероном воскликнуть: «О темпора! О морес!»[3] – но я даже в страшном сне не рискну представить, чтобы какая-то пани или панна носила… э-э-э… такое. Тут недолго до проклятия с амвона! Хотя, если честно… Кх-м!!! Да ну вас, право слово! Нашли, что показывать! Немедля уберите этот срам! Спрячьте обратно, откуда достали! Так о чем я?.. Ах да! А что можете сказать про женщину?
– Молодая, красивая, проше князя… – испуганно отозвался ротмистр, поспешно запихивая в карман вещицу, которая ввергла грозного начальника в этакую растерянность. – Со слов пана, она из знатного московитского рода.
– С его слов? А у нее самой что, языка нет?
– Вот именно, нет! То есть, проше князя, конечно же, есть, только бедняжка от перенесенного ужаса онемела. Слышать слышит, а говорить не может, пытается, а ничего не выходит, только какое-то мычанье! Ведь пан пришел ей на выручку в самый последний момент, когда эти негодяи… Вот язык и отнялся. Может, со временем, с Божьей милостью, речь к ней вернется. Я пока поручил ее заботам женщин, ведь у бедняжки ничего не осталось, татары даже одежду ее в клочья порвали! Пришлось ей, махнув рукой и на стыд и на приличия, мужское платье нацепить, снятое паном с одного из покойников…
Вишневецкий, немного подумав, решительно хлопнул ладонью по подлокотнику кресла:
– Что же, я выслушаю этого странного пана. Может, у него и впрямь важные сведения. А если он наврал… – Губы князя скривились в недоброй усмешке.
Подопригоре-Пшекшивильскому хорошо было известно, что предвещает такая усмешка, и потому по телу его пробежал холодок. А ну как гнев князя обрушится не только на странного незнакомца, попавшегося его отряду в степи, но и на незадачливого ротмистра? Великие – они в раздражении не особо разбирают, кто прав, а кто виноват.
– Проше ясновельможного князя, этот человек может быть очень опасным! – заторопился он, облизнув пересохшие от волнения губы. – Трех крымчаков голыми руками…
– Ничего, я не из пугливых, – снисходительно отмахнулся Вишневецкий. – И вполне полагаюсь на своих людей. Если что – пану Дышкевичу будет забава!
…Князь, нарушив затянувшуюся тишину, заговорил спокойным, размеренным голосом, в котором, однако, явственно слышалась угроза:
– Ты хотел видеть меня, чтобы сообщить нечто важное? Сначала назови себя, поскольку кто я – ты знаешь, а ни имени твоего, ни звания я пока не ведаю. А потом изложи сведения, с которыми шел ко мне. Искренне надеюсь, для твоего же блага, что они и впрямь важные! Поскольку я не тот человек, с кем можно шутки шутить.
Все присутствующие – ротмистр Подопригора-Пшекшивильский, два советника князя, его духовник ксендз Микульский, начальник личной княжеской охраны пан Леопольд Дышкевич – беспредельно преданный господину своему широкоплечий гигант, не только сильный, как пантера, но и столь же проворный, несмотря на рост и грузность, и даже четверо стражников, – не сговариваясь, инстинктивно кивнули. Действительно, с сиятельным князем шутки плохи! Пан Дышкевич также буквально прожег взглядом человека в странной одежде, прикидывая, может ли исходить от него какая-то опасность, и заодно безмолвно предупреждая: всякие худые мысли лучше оставить.
– Меня зовут Андреем, прославленный князь! – отозвался незнакомец. Почтительно, но без тени робости или раболепия. –
