Нащупав заграничный паспорт во внутреннем кармане, пан Дышкевич как-то неопределенно хмыкнул, задумался, потом решил, видимо, что это не представляет опасности. Ведь не пистолет, не нож, даже не бритва… Пожал плечами и еще раз окинул меня изучающе подозрительным взглядом, в котором так и читалось: «Ладно, сейчас ты вывернулся, сукин сын!..»
Стражники, стоявшие по обе стороны вышеупомянутой двери – точь-в-точь в такой же одежде, как парочка, сопровождавшая Дышкевича, – буквально впились в меня взглядом во время обыска. И тоже, кажется, были разочарованы отсутствием результатов.
Я посмотрел на гиганта, постаравшись вложить в свой взгляд всю гамму чувств – от сдержанного возмущения таким недоверием до смиренного принятия судьбы: мол, что же поделаешь, настали опасные времена, а жизнь князя драгоценна! И, естественно, не стал ему сообщать ядовито-медовым голосом: пан мог бы искать хоть до второго пришествия и ничего бы не обнаружил, а я все-таки сейчас пронесу в зал оружие, прямо у него под носом. Очень опасное оружие. Невидимое и всегда находящееся при мне…
Дышкевич произнес пару коротких, рубленых фраз, отдавая команду. Стражники четким, выверенным движением распахнули створки. Начальник стражи переступил порог зала первым, стоявшие у двери – вслед за ним, а те, что привели меня сюда, жестами показали: ступай, мол, твоя очередь! Я не заставил себя долго упрашивать. Остальные тут же двинулись за мной, взяв «в коробочку».
Если скажу, что вошел в зал, сохранив полное спокойствие, – это будет вранье. Но и страха тоже не было. Скорее, напряжение, вызванное осознанием важности и сложности задачи, а также непосредственно грозящей опасности. И мысль об Анжеле тоже давила, чего уж там… Сердце заколотилось чаще и сильнее обычного, во рту пересохло, а пальцы рук и ног начали покалывать невидимые ледяные иголочки…
«Спокойно, Андрюха! И не в таких передрягах бывал… Прорвемся!»
Глава 10
Пан ротмистр Подопригора-Пшекшивильский все на свете отдал бы за благословенную возможность провалиться сквозь землю… точнее, сквозь паркет главного зала. Но, увы, злая судьба не дала ему этого последнего утешения, и оставалось только до дна испить чашу мучительного, беспредельного позора.
Лицо пылало, как если бы он стоял вплотную к жарко пышущему костру, сердце билось о грудную клетку так, словно стремилось проломить ее и выскочить наружу, а горло перехватило спазмом. Мало того, на глаза навернулись предательские слезы, вот-вот готовые пролиться, лишить незадачливого ротмистра последних остатков самоуважения и воинской чести.
Тадеуш презирал и ненавидел себя. Но куда большую ненависть он испытывал к предателю, ловко прикинувшемуся порядочным человеком. Который – о Езус, как сильно людское коварство! – сразу понравился ему, вызвал непритворную симпатию… И теперь держал жизнь пресветлого князя, надежды и опоры Речи Посполитой, в своих руках.
Их разделяло всего несколько шагов. Но с тем же успехом могла разделять бездонная пропасть. Это расстояние не покроешь мгновенным прыжком, даже самым отчаянным. Он успеет полоснуть лезвием по княжескому горлу…
Сбоку доносилось хриплое, клокочущее дыхание пана Дышкевича. А сзади что-то бормотал иезуит Микульский. Ротмистр сейчас даже не способен был понять, что именно. Кажется, духовник призывал на помощь и Отца, и Сына, и Святого Духа, вкупе с Маткой Боской и всеми апостолами…
А потом послышались слова этого… Подопригора-Пшекшивильский даже не нашел бы подходящее по крепости определение. Голос казался ему противным карканьем старого ворона:
– Ты видишь, пресветлый князь, что я не солгал тебе. Здесь была куча народу, и никто из них не смог мне помешать.
Уши и щеки ротмистра, и без того пылавшие, налились еще более густым алым румянцем.
– Я с тебя шкуру заживо сдеру! – заскрежетал зубами взбешенный Дышкевич, испепеляя чужака ненавидящим взглядом. – По кусочкам! Сдохнешь в адских муках, пся крев!
Не обратив ни малейшего внимания на эту угрозу, странный и страшный человек продолжал:
– Так подумай, княже: может быть, и другие мои слова тоже были правдой? Может, мои сведения и впрямь стоят того, чтобы выслушать их наедине? Я стремился к тебе потому, что знал: ты не только бесстрашный воин и прославленный полководец, но и очень умный человек. Ты способен понять и оценить то, что другим недоступно. А то, что я знаю, может очень помочь Речи Посполитой. Более того – может спасти ее… Так неужто я ошибся в тебе? Неужели ты оттолкнешь протянутую руку? Погубишь свое отечество из-за упрямства и уязвленного самолюбия? Если так – значит, я напрасно погибну. Но и государство погибнет тоже…
И в следующий миг мужчина в странной синей одежде сделал то, отчего все присутствующие впали в самый настоящий ступор. Он положил кинжал на колени Вишневецкому, по-прежнему сидящему недвижимо, как статуя, отступил, пятясь, от кресла и отвесил князю поясной поклон:
