скорчив такую скорбно-ханжескую мину, что мои ребята лопнули бы со смеху, доведись им увидеть своего командира. – И что его пути и желания неисповедимы?
– Никаких сомнений в том быть не может! – тут же откликнулся Иеремия, сотворив крестное знамение.
– Святая правда! – подхватил я. – Стало быть, Спасителю было угодно, чтобы люди, веруя в него, прося о Божьей помощи, отыскали средство против этого страшного недуга! Раз отыскали – значит, сам Бог направлял их! Ведь, в противном случае, вовек бы не нашли.
Это не то чтобы полностью убедило князя, но, по крайней мере, заставило задуматься. Он откинулся на спинку кресла, наморщил лоб. На его лице отчетливо читались мучительные колебания: да, Бог насылает болезни, это в его воле и власти, но ведь точно так же он может от них избавить… В том числе – руками смертных, вразумленных им… Может быть, этот странный человек, этот искуситель, лишивший его покоя, все-таки говорит правду?..
– Христом-Богом заклинаю тебя!.. – вдруг выкрикнул Вишневецкий. – Самым святым и дорогим, что у тебя есть!.. Скажи правду! Ты не насмехаешься надо мною, не обманываешь? Ты и впрямь прибыл из… – Князь умолк, не решаясь произнести последние слова.
– Из двадцать первого века! – четко и уверенно договорил я за него. – Клянусь, я не обманываю ясновельможного князя.
– О Езус… – простонал Иеремия, спрятав лицо в ладонях. Наступила пауза.
Я деликатно промолчал, давая ему возможность прийти в себя. Заодно, пользуясь случаем, более тщательно осмотрел зал. Его убранство почти полностью соответствовало тому, которое было дано в трилогии Старицкого. Огромный, очень красивый, с высоким потолком, откуда на позолоченных цепях свисали три крупные люстры. На стенах тут и там виднелись щиты с фамильными гербами, знамена и ключи от городов (видимо, трофеи), а также мощные, раскидистые рога оленей и головы матерых секачей, грозно ощерившихся клыками. Сами стены были местами обшиты резными дубовыми панелями, местами – обтянуты полосами светло-серой ткани с легким бежевым оттенком. Что это за ткань, я не понял. Будь здесь Анжела – наверное, разобралась бы, а я все-таки мужчина, шитьем и тому подобным рукоделием не интересовался.
А вот пол был не мраморный, тут писатель то ли ошибся, то ли дал волю фантазии. Паркетный. Еще красивее, нежели в соседней комнате. С очень сложным и изумительно гармоничным рисунком…
– А панна? – внезапно нарушил молчание Иеремия. – Неужели и она…
Лгать было бессмысленно, да и попросту глупо. К тому же небезопасно.
– Да, она моя современница. Вместе со мной перенеслась сюда, в вашу эпоху… Почему – я не знаю. На то Божья воля.
– Да, Божья воля… – каким-то мертвым, усталым голосом согласился Иеремия. – Так, значит, никакие татары не нападали на нее, пан это выдумал?
– Проше князя! – со сдержанной укоризной покачал я головой, поскольку тут была задета моя профессиональная гордость. – Напали, самым натуральным образом. Очень уж приглянулась им беловолосая женщина в коротком платье…
– В коротком платье? – вдруг оживился Иеремия. – Проше пана, оно что, даже не прикрывало ступню?
Я мысленно досчитал до пяти, героическим усилием перебарывая желание расхохотаться ему в лицо.
– Нет, ясновельможный княже… Оно было… э-э-э… примерно досюда… – Чувствуя некоторое смущение, я на собственном бедре показал примерную линию «прикрытия».
Иеремия сделал судорожное глотательное движение, точно подавился куском пищи. Потом его глаза округлились, а челюсть слегка обвисла.
– Проше ясновельможного князя… – торопливо начал я объясняться. – Дело в том, что в наше время такая женская одежда вовсе не считалась… э-э-э… нескромной, тем более – упаси боже! – бесстыдной. Двадцать первый век все-таки… – Я смущенно развел руками, всем видом давая понять: ну что с этих дикарей из третьего тысячелетия возьмешь!
– Не могу поверить! – решительно заявил князь. – Чтобы какая-нибудь почтенная пани, или панна, могла дойти до таких пределов безнравственности! Ходить, выставляя напоказ… – Он внезапно осекся, и его щеки порозовели. Будто внезапно подумал о чем-то… ну, совсем не подобающем благородному шляхтичу, имя которого известно всей Европе.
– Тем не менее это так, проше ясновельможного…
Вишневецкий, щеки которого медленно, но неуклонно принимали все более темно-розовый оттенок, вдруг быстро обернулся по сторонам. Словно желал лишний раз убедиться, что мы в этом зале одни.
– Послушайте, пан Анджей… – В его голосе отчетливо смешалось смущение со жгучим любопытством. – А что они… Кх-м! Я хотел спросить… О Матка Боска!
– Я весь внимание! – заверил я, приняв самый внимательный и серьезный вид. – Ясновельможный князь может спрашивать меня
