темнице! Ей-ей, с них станется жизни монарха помазанного лишить! А под боком у нас, в Украйне?! Месяцу не прошло, как взбунтовались казаки! Того и гляди, вновь нас в войну с поляками да литвинами втянут… А ныне и в Москве полыхнуло, народишко словно обезумел. Думного дьяка Назария Чистого второго дня безвинно растерзали, теперь меня требуют… То Божий гнев, государь! Прости дурака старого, не дай погибнуть страшной смертью, аки псу безнадзорному… – Боярин громко всхлипнул. – Отслужу, отмолю… Вспомни, ведь я тебе суженую выбрал, матушку-царицу, лебедь белую…
Царь, топнув ногою, но уже без прежней злости, вскричал:
– Так и быть… Едино лишь за прежние заслуги твои… А про молитвы – в самый раз! Поедешь в Белозерск, места там тихие, святые. На благочестивые мысли сами наводят. Вот там в келье о душе и подумаешь, лоб перед иконою поотбиваешь… – Видя ужас, мелькнувший в глазах боярина, с досадою договорил: – На время лишь, на время! Тебе сейчас в Москве оставаться никак нельзя. В клочья разорвут, никакая стража не спасет… Для твоей же пользы, греховодник!
И отвернувшись от Морозова, вновь принявшегося отбивать земные поклоны со всхлипами: «Государь, благодетель мой, век не забуду…» – Алексей Михайлович громко воскликнул:
– Эй, дьяче! Приблизься!
Низко кланяясь, подскочил думной дьяк Астафьев.
– Голос у тебя громкий?
– Громкий, государь… – испуганно подтвердил дьяк, снова отвесив поклон.
– Будет кланяться! Не время! Тотчас же ступай на красное крыльцо да во весь голос и объяви: государь вник в беды народа своего, в коих повинны злые и негожие люди: боярин Морозов, окольничий Траханиотов, шурин его, да боярин Плещеев, что Земским приказом ведает. Эти лихоимцы, позабыв страх Божий и крестное его, великому государю, целование, много дурного и злого содеяли, а от государя правду скрывали. Ныне же будет им суд скорый и правый. Страшась гнева государева и народного, все они бежали из Москвы да попрятались. Государь велел отрядить за ними погоню. Как разыщут, воротят злодеев в Москву, на Красную площадь, и выдадут народу. А тот волен поступить с ними по своему разумению: государь разрешил! Понял ли, дьяче?
– Понял, государь!
– Ну, так ступай, и громче, громче! Не жалей горла, чтоб все услышали!
Когда Астафьев скрылся за дверями, царь истово перекрестился:
– Господи, прости меня, грешного… Сам видишь – без крови тут не обойтись! Жаль Плещеева, да и Траханиотова жаль, хоть во многом и винны… Ими придется пожертвовать. – Медленно повернулся к бледному взмокшему Морозову: – Тебя же спасу, пусть ты куда виновнее. Раз обещал… Слово царское крепче стали!
И после короткой паузы добавил:
– А вот что сказал про бунт на Украйне – хвалю! О том надобно крепко помыслить, как бы его повернуть себе на выгоду. В войну себя втянуть не дадим, конечно… Но крылья полякам подрежем!
Глава 32
Я видел и чувствовал: князь не в восторге от моего предложения. Очень мягко говоря. Его характер, воспитание, привычки, устоявшиеся правила – одним словом, буквально все требовало немедленных и самых беспощадных мер. В противовес этому был всего лишь здравый смысл в лице ясновельможного пана первого советника.
Но если князь хотя бы знал, кем является и откуда явился… прошу прощения за невольный каламбур! – этот самый первый советник, то его приближенные не знали и этого. В их глазах я был нахальным выскочкой из далекой Московии, беспардонным интриганом, да еще схизматиком! Плотная, вполне осязаемая волна злобы буквально катилась с той стороны, где тесной кучей сгрудились паны Груховский, Качиньский и Дышкевич, подкрепленные духовным резервом в лице святого отца Микульского. Выражение лица иезуита мне особенно не нравилось. Точно – замыслил какую-то пакость…
– Прошу поверить, я хорошо понимаю и всецело разделяю негодование его княжеской мосьци! Бунтовщики заслуживают самого сурового наказания. Но, учитывая те сведения, кои были сообщены ясновельможному князю в приватной беседе… – я выдержал хорошо рассчитанную паузу, – лучше не тратить на них ни времени, ни сил. Пусть уходят. Мы избавимся от ненадежных, сохранив тех, кто доказал свою верность! А наказать изменников можно и после… Таков мой совет, княже.
Иеремия как-то странно хмыкнул, покачал головой, покосившись на «могучую кучку»:
– А вы что скажете, панове?
Торопливым хором, перебивая друг друга, они загалдели:
– То – позор, несовместимый со шляхетским гонором! На бога, позор!
– Где это видано, чтобы бунтовщиков миловали?! Да еще на войне!
