— Дыши. И не отпускай, пока не растает, — велели мне.
Потому что это очень поможет, когда жизнь — почему-то исключительно ее неприятные части — проносится перед глазами, а ты не знаешь, где и когда находишься.
Но через какое-то время я была вынуждена признать, что опять была не права… Это помогало. Обжигающий холод в левой ладони не давал сосредоточиться на страхе и вытягивал меня обратно в реальность. Кошмары постепенно бледнели, и к тому моменту, как ранки на ладони стало щипать от попавшей в них воды, а я разогнулась и подняла голову, я начала осознавать, где нахожусь.
— Что за?.. — я раскрыла ладонь, постепенно приходя в себя. — Лед?
В руке у меня лежал кубик льда. Обыкновенный, какой можно было взять в холодильнике.
— Считается, что это одно из первых средств при панической атаке. Физический дискомфорт мешает сфокусироваться на психическом дискомфорте, и постепенно приступ сходит на нет.
— У меня нет панической атаки.
Но что-то у меня явно было. Истерика. Проблемы. Айтишник неверяще приподнял брови.
— Я рад.
Я снова опустила взгляд на кубик, почти не уменьшившийся в размерах за то время, что я держала его в руке.
— Он что-то не особо тает.
Диз совершенно невинно на меня посмотрел. «И как такое возможно?» В самом деле.
— Откуда?..
— В ГООУ нет отдельного курса по человекологии, — понял он мой вопрос с одного слова, — пришлось в свое время брать психологию в качестве электива.
— Зачем? — автоматически задала я следующий вопрос.
— Понимать, что чувствуют другие, не значит понимать, почему они это чувствуют. Вы мыслите иначе, и этому мышлению, если не родиться в вашем мире, можно только научиться. Можно сказать, что то, что ты видишь сейчас, — это результат долгих целенаправленных усилий.
Я не выдержала и опустила взгляд на стоявший перед ним стакан, полный янтарной жидкости и льда.
— Ты спросила, почему я здесь. Я здесь потому, что знаю, каково это. И знаю, что в такие ночи нельзя оставаться одному. «Плохие сны» — довольно безболезненное описание того, что делают мары. Никто, слыша его, не понимает, что это значит на самом деле. Не может представить, насколько все ярко. Полно. Живо. Это прошлое, которое становится настоящим, и вся та безнадежность, беспомощность, которую они заставляют тебя испытать, — она реальна. А ты не можешь от нее избавиться, потому что всё происходит снова, но в первый раз.
Я опять задрожала. Зачем он это рассказывал? Воспоминания, только-только успокоившиеся, грозили вернуться и заполнить собой всё. Я схватилась за свой стакан и с удивлением обнаружила, что теперь в нем была холодная вода. Ледяная — зубы застучали о край стакана, — но странным образом она успокаивала. Как и тихий, монотонный голос.
Когда я прислушалась к тому, что он говорил, вопрос «зачем» возник уже по другой причине.
— Ее звали Асра. Это было давно, задолго до университета. Мы были знакомы с детства, и однажды я ее обидел. Сильно. Настолько, что она решила ответить. Я долгое время не мог понять, в чем дело: нам, чтобы вытянуть из кого-то силы, нужно, если нет физического контакта, хотя бы находиться достаточно близко к жертве, — он махнул рукой, показывая на расстояние между нами. — Марам это не требуется, они найдут и на краю земли. Это было… страшно. Я не из тех, кого легко испугать: я даже с ходу не найду, чего боюсь. Мать, возможно. Но только сумасшедшие не опасаются ее, так что это нормально. И несмотря на всё, то был худший период в моей жизни. Как ты думаешь, что я тогда решил сделать?
— Не спать, — прошептала я.
Демон кивнул и поднял свой стакан, в повисшей между нами тишине лед громко звякнул о стекло.
— Сколько ты продержался?
— Дольше, чем ты, — признал он, отпивая чужой виски. — Но это было в Аду, а я не так привязан к человеческому телу. И все равно к концу той истории меня с трудом откачали. А мораль, раз уж ты ее так любишь, такова, что никогда нельзя недооценивать женщин, даже если в них полтора метра роста и комплекцией они больше напоминают комнатных собачек, чем человекоподобную особь.
— Я начинаю понимать, за что она на тебя обиделась, — проворчала я.
Но не удержалась от усталой улыбки. Шутливое замечание вернуло нас в повседневность, будто бы мы не говорили о худших
