поссорились, после чего господин озлился и впервые за много лет побил жену. Затем повелел ей не покидать комнату и запретил прислуге с ней разговаривать.
– А потом? – поинтересовался наместник.
– А потом, высокородный господин, наш господин заперся у себя, и до самого утра его никто не видел.
– Не слышала ли ты криков или шума после того, как господин заперся у себя?
– Нет, высокородный господин. В доме было тихо. Никто не кричал. Госпожа ещё поплакала некоторое время, а затем затихла.
– Когда она затихла?
– Не могу сказать, высокородный господин… Я легла спать очень поздно, а вставать надо рано, и я не услышала… Утром вот шла уже, а она…
Жестом отпустив плачущую служанку – ту самую, что обнаружила тело, – чиновник насупился. Сейчас предстояло допросить самого сотника, и он уже примерно представлял, что услышит. Но… что-то тут было не так. Он не мог пока понять, что именно вызывает чувство беспокойства. Нет, слуги не лгут. За столько лет службы на различных управленческих должностях можно научиться отличать лгущего от правдивого. Напуганы они, но чем? Или – кем?
Сотник явно подавлен случившимся. Совершенно нормальная реакция – ведь ему нанесено тягчайшее оскорбление. И он – единственный человек, который может пояснить причину такой бурной ссоры. Ведь слуги уверяли, что за многие годы господин на госпожу ни разу руки не поднял, несмотря на её не самый приятный характер.
– Мы поссорились сперва из-за дочери, господин, – сотник стоял перед ним, склонившись по-воински. – Жена побила её за непочтительные слова. Я велел дочери собираться в путь, к бабушке в Лоян, а жене высказал своё неудовольствие по поводу её скандального поведения. В ответ она принялась упрекать меня в том, что моё место нынешней службы не соответствует её запросам. Под конец она дошла до того, что начала злословить в адрес моего достопочтенного дяди, который вырастил меня в своём доме и которого я почитаю как второго отца. Такой проступок прощать нельзя, господин. Я её избил, чтобы впредь была почтительнее к моей родне, и наказал запретом покидать комнату.
– Это верно, злословить на родственников мужа – серьёзный проступок. Здесь вы были в своём праве, – сдержанно кивнул наместник. – Зачем же вы запретили слугам исполнять приказы госпожи и говорить с ней?
– Чтобы она лучше прочувствовала глубину своего морального падения, господин. Я бы отменил этот приказ, едва она соблаговолила бы раскаяться. Но, увы, она предпочла нанести мне несмываемое оскорбление.
– Где вы были и что делали ночью?
– Я… Простите, господин, я был очень расстроен и напился.
– Много выпили?
– Почти полный кувшин персидского вина, господин. Простите, я мало что помню.
– Когда вы покинули свою комнату?
– Когда закричала служанка, господин.
Вроде всё сходилось. Слуга тоже показал, что видел в комнате господина кувшин, на дне которого ещё плескалось немного вина. От такого количества и впрямь можно проспать всю ночь, не заметив пронесшийся по дому вооружённый отряд.
– Что скажет достопочтенный лекарь? – наместник счёл нужным допустить местного врача к осмотру тела покойницы и выслушать, что скажет знающий человек.
– Господин, – лекарь, сухонький старичок, склонился в глубоком поклоне. – Смерть госпожи Цзян Фэй наступила от удушья, как и должно быть при повешении.
– Не было ли на её теле следов борьбы или же попытки заткнуть ей рот?
– Госпожа вечером была сильно избита, высокородный господин. Это единственные следы насилия, какие я заметил. Кровь также скопилась в конечностях и… неких иных частях тела ниже пояса, что также соответствует картине смерти при повешении. На шее нет иных следов, кроме полосы от петли. Также отсутствуют следы волочения тела по полу. Пояс был закреплён именно на той высоте, до которой госпожа могла дотянуться, стоя на скамеечке.
– Хм… – несмотря на гладкость всех без исключения показаний, смутное подозрение почему-то только крепло. – Что ж, благодарю вас.
«Я наслышан о твоей жёнушке, сотник, – подумал он. – Будь она моей женой, я бы тоже расстарался, чтобы она заткнулась навеки… Я не знаю, за какой проступок или же преступление ты убил её на самом деле. Видимо, что-то серьёзное, или я тебя плохо изучил. Но, во имя Неба, я хотел бы знать,
