С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Том 1.

прибегает к чернилам красного цвета, когда пишет важные, решающие письма. – Надо созвать правление 'Ассоциации' и огласить это письмо, – сказал он. – А когда созвать? – Это уж твоя забота. – Разве ты не будешь председательствовать? – Нет! Я занят 'Вольнодумцем'! – У меня могут быть к тебе вопросы. Разреши, я прочту письмо при тебе? Подумав, он согласился. Вот содержание этого письма: 'Всякое заимствование чужого названия или чужого образа наз‹ывается› заимствованием открыто. То, что выдается за свое, называется в литературе плагиатом. Я очень рад, что мы разошлись. Но где у вас задница, где голова, понять трудно. Неужели вы не додумались (когда я вас вообще игнорировал за этот год), что, не желая работать с вами, я уступлю вам, как дурак. То, что было названо не мной одним, а многими из нас. Уберите с ваших дел общее название 'Ассоциация вольнодумцев', живите и богатейте, чтоб нам не встречаться и не ссориться. С. Есенин

24/VIII-24.'

– Ты хочешь ликвидировать 'Ассоциацию'? – спросил я. – Да! – А как же 'Вольнодумец'? – Он будет выходить под маркой Госиздата! – Ну, хорошо. Я созову членов 'Ассоциации'. Ведь среди них будет Мейерхольд! – Всеволоду я предложил вести в 'Вольнодумце' театральный отдел. – Тем более ему будет неприятно слушать такое письмо. Да и остальным. Ведь ты же пригласил три месяца назад всех имажинистов в сотрудники 'Вольнодумца'. – Кроме Мариенгофа. – 'Ассоциацию' можно ликвидировать гораздо проще. – А как? Я сказал, что 'Стойло Пегаса' закрывается. 'Орден имажинистов' собирается открыть новое литературное кафе. Естественно, оно не будет работать под маркой 'Ассоциации', и она сама собой отомрет. Мое соображение Сергею понравилось, он потрепал мои волосы и засмеялся: – Голова! – Возьми письмо назад! – Нет! Если не выйдет, придется огласить. ‹…› 31 августа в газете 'Правда' появилось письмо за подписью Есенина и Грузинова: 'Мы, создатели имажинизма, доводим до всеобщего сведения, что группа 'имажинисты' в доселе известном составе объявляется нами распущенной'. Меня удивило, почему Сергей сперва настоял, чтобы я остался в группе, а потом поставил свою подпись под таким письмом. Грузинов же меня возмутил: он оставался в группе, бывал в 'Калоше' ¹⁸ и т. д. А главное, никаким создателем имажинизма он не был. Может быть, он обиделся, что в сборнике 'Имажинисты' не были опубликованы его уже напечатанные стихи, которые он предлагал ¹⁹. Мои сомнения разрешил сам Иван, который, завидев меня на Петровке, пошел навстречу, давясь смехом. – Здорово мы вас наподдели? – спросил он. Я объяснил, что он, Грузинов, числясь в группе, 'распустил' сам себя. – Печатать тебя у нас не будут! – добавил я. – Я выпускаю сборник стихов в 'Современной России'. – Это кооперативное издательство недолго проживет, – сказал я. – А что ты будешь делать потом? В этот момент я не вытерпел и заявил Ивану, что на этот литературный трюк именно он подбил Есенина. Грузинов не возражал, самодовольно улыбаясь. Он пояснил, что трюк направлен против Мариенгофа, который вообразил себя вождем. Мы пошли каждый своей дорогой, но Иван окликнул меня, подошел и сообщил, что Есенин уехал на Кавказ и просил мне передать: как только вернется в Москву, встретится со мной. ‹…›

В сентябре 1924 года я был в одном из московских театров, купил журнал 'Новый зритель' N 35 и, листая его, наткнулся на письмо в редакцию: 'В 'Правде' письмом в редакцию Сергей Есенин заявил, что он распускает группу имажинистов. Развязность и безответственность этого заявления вынуждает нас опровергнуть это заявление. Хотя С. Есенин и был одним из подписавших первую декларацию имажинизма, но он никогда не являлся идеологом имажинизма, свидетельством чему является отсутствие у Есенина хотя бы одной теоретической статьи. Есенин примыкал к нашей идеологии, поскольку она ему была удобна, и мы никогда в нем, вечно отказывавшемся от своего слова, не были уверены, как в своем соратнике. После известного всем инцидента, завершившегося судом ЦБ журналистов над Есениным и К ®, у группы наметилось внутреннее расхождение с Есениным, и она принуждена была отмежеваться от него, что и сделала, передав письмо заведующему лит. отделом 'Известий' Б. В. Гиммельфарбу 15 мая с/г. Есенин в нашем представлении безнадежно болен психически и физически, и это единственное оправдание его поступков. Детальное изложение взаимоотношений Есенина с имажинистами будет напечатано в N 5 'Гостиницы для путешествующих в прекрасном', официальном органе имажинистов, где, кстати, Есенин давно исключен из числа сотрудников. Таким образом, 'роспуск' имажинизма является лишь лишним доказательством собственной распущенности Есенина. Рюрик Ивнев, Анатолий Мариенгоф, Матвей Ройзман, Вадим Шершеневич, Николай Эрдман'. Я перечитал это письмо еще раз и уставился на свою подпись. Не стану описывать ссоры из-за этого письма, которые происходили в нашей группе. Перейду сразу к весне 1925 года, когда Есенин вернулся с Кавказа в Москву и зашел днем в клуб поэтов. Я проверял в буфете некоторые счета у нашего заведующего столовой. Сергей положил мне руку на плечо, я обернулся, он сделал знак, чтоб я шел за ним. Мы вошли в комнату президиума. Он запер дверь на ключ, повесил пальто на крючок и бросил свою шляпу на подоконник. – Значит, или подписывай письмо против Есенина, – сказал он, – или уходи от нас? Так? – Нет, Сережа, не так, – ответил я. – Я этого письма не подписывал! – Да ты что? – Рюрик тоже не подписывал! Я вынул из ящика стола книжку с телефонами поэтов, нашел номер Ивнева, дал Есенину и подвинул к нему аппарат. Он позвонил, попросил к телефону Рюрика. Ему ответили, что Ивнев с середины июля уехал и вернется недели через две. – Николай Эрдман тоже этого письма не подписывал, – продолжал я. – У него телефона на Генеральной улице * нет. Звони Борису! * Теперь Электрозаводская.

Найдя нужный телефон, я сказал его Сергею – он позвонил. Трубку взяла жена Бориса, танцовщица Вера Друцкая, обрадовалась Есенину. Они немного поговорили, и она позвала Бориса. Эрдман объяснил, что Николай этого письма не подписывал. Предлагали его подписать Борису и Якулову, оба отказались. – А Шершеневич? – спросил Сергей, положив трубку. – Вадим дал карт-бланш Анатолию. В письме есть обычный каламбур Шершеневича: 'Роспуск имажинистов является собственной распущенностью Есенина'. Сергей некоторое время сидел, раздумывая. – В письме есть ссылка на другое письмо, написанное в 'Известия' Гиммельфарбу? – задал он вопрос. – Даю тебе честное слово, Сережа, что этого письма никто из нас в глаза не видал и ничего о нем не слыхал! – Верю! – согласился он. – А в пятом номере 'Гостиницы' меня разнесут? – Я хлопотал об издательстве 'Общества имажинистов'. Не разрешили. 'Гостиница' кончилась! Он молчал. – Мариенгоф хотел осрамить меня, как мальчишку! – сказал он тихо, и в его голосе появилась хрипота. Я предложил ему выпить ситро. – Содовой! – прохрипел он. Я встал, отпер дверь, подошел к буфету, мне откупорили бутылку содовой воды и дали бокал. Я понес все это Есенину. Еще отворяя дверь, услыхал его громкий хриплый голос. – Что же тут непонятного? – говорил он по телефону. – Разорвать 'Прощание с Мариенгофом'… Да нет, к дьяволу!… ²⁰ С кем он разговаривал? С Галей Бениславской? С И. В. Евдокимовым, редактором его собрания сочинений в Госиздате? Я налил Сергею бокал содовой, он жадно его выпил, потом осушил всю бутылку. В это время в дверь постучали, и вошел недавно избранный председатель союза Шенгели. Георгий Аркадьевич сказал, что был на вечере Есенина в Союзе писателей (Дом Герцена), слушал его поэму 'Анна Снегина' и удивлен, что эта вещь большого мастерства не дошла до слушателей. Он просил Сергея выступить в клубе поэтов для членов союза. Есенин стал отказываться, потом согласился. ‹…›

На дворе уже стоял морозный декабрь 1925 года. ‹…› Клинику на Большой Пироговской возглавлял выдающийся психиатр П. Б. Ганнушкин. Он был создателем концепции малой психиатрии и основоположником вне-больничной психиатрической помощи. В его клинике впервые был открыт невропсихиатрический санаторий, где и находился Есенин. Я приехал в клинику в тот час, когда прием посетителей закончился, и ассистент Ганнушкина доктор А. Я. Аронсон объяснил, что у Есенина уже было несколько посетителей, он волновался, устал, и больше никого к нему пускать нельзя. Я попросил доктора передать Сергею записку. Аронсон обещал это сделать и посоветовал приехать в клинику через три дня, чуть раньше приема посетителей, чтобы первым пройти к Есенину. Через два дня я зашел по делам в 'Мышиную нору' ²¹ и глазам своим не поверил: за столиком сидел Сергей, ел сосиски с тушеной капустой и запивал пивом. Разумеется, я поинтересовался, как он попал сюда. – Сбежал! – признался он, сдувая пену с кружки пива. – Разве это жизнь? Все время в глазах мельтешат сумасшедшие. Того и гляди сам рехнешься. Я спросил, как же он мог уйти из санатория. Оказалось, просто: оделся, пошел гулять в сад,