– Может, лучше навести справки на стороне.
– Тогда зачем было меня спрашивать?
– Мне было любопытно, как ты считаешь.
Я взял ее ладонь и положил себе на лицо.
– Я такой, как ты видишь.
Прохладная рука на моей щеке. Долгое молчание, а потом она спросила:
– Почему ты приехал сегодня?
Я вспомнил щенка в ящике. Свет, оставшийся без наблюдателя.
– Не хотелось быть одному.
– Ночью тебе тяжелее всего. – Она просто констатировала факт. Огонь горячий. Вода мокрая. Ночью тяжелее всего.
В разговоре со слепым есть преимущество – слепой не видит твоего лица. Не знает, что попал в больное место.
– Над чем ты работаешь? – спросил я, чтобы переменить тему. – Ты никогда толком не объясняла.
– Ты никогда толком не спрашивал. Назовем это производством звука.
– И в чем штука?
– Берешь тон широкого, смешанного диапазона и удаляешь все лишнее.
– Удаляешь?
Ее тонкая рука обняла меня за шею.
– Звук может быть гибким инструментом. Катализатором или ингибитором химических реакций. Начни с максимальной плотности частот и отрезай все, чего не хочешь слышать. В каждом всплеске помех скрыт концерт Моцарта.
И опять я не понял, шутит ли она.
Я сел на кровати в неосвещенной комнате. В эту минуту в темноте мы были одинаковыми. Наши миры станут разными, только когда я зажгу свет.
– Тяжелее всего утром, – сказал я ей.
Через несколько часов взойдет солнце. Подступит или не подступит боль.
– Время идти.
Она провела ладонью по моей голой спине. Она не стала меня удерживать.
– Время, – прошептала она. – Нет такого зверя. Только сейчас. И сейчас.
Она прижалась губами к моей коже.
На следующий день я оставил секретарше Джереми записку – просил его зайти ко мне.
Через час в дверь постучали, он вошел в лабораторию.
– Что-то нашел? – спросил он. Он был в пиджаке. Я знал, что ему предстоят совещания. Вот так и отличают администратора от ученого – по цвету костюма. Сатвик и Забивала стояли у меня за спиной.
– Мы нашли.
На лице его было смятение.
– В записке сказано – новая находка?
– Посмотри сам.
Джереми наблюдал за ходом эксперимента. Заглядывал в ящик. Самолично добивался коллапса волны.
Потом мы посадили в ящик щенка и повторили заново. Мы показали ему картину интерференции.
И опять лицо его выразило смятение. Он сомневался в увиденном.
– Почему не сработало? – спросил он.
– Не знаем.
– Но в чем разница?
– Только в одном. В наблюдателе.
– По-моему, я не понимаю.
– Ни одно из испытанных до сих пор животных не смогло изменить квантовую систему.
Он поскреб в затылке. Между бровями у него пролегли морщины – единственные черты беспокойства на гладком лице. Он долго задумчиво молчал, разглядывая установку.
Я его не торопил.
– Черт меня побери! – высказался он наконец.
