верхней стенкой. По столу раскатилось несколько шаров. Над коробочкой в металлическом зажиме торчала белая тарелка – диск из твердого белого пластика. Из лежащего рядом двухфутового мешочка с черным песком просыпались, губя покрытие, песчинки.
– У каждого великого открытия свои мученики, – заговорил Брайтон. – За откровение всегда приходится платить. – Он подобрал со стола шар-биток. – Вернер фон Браун создал ракеты V-2. Они убили десятки тысяч людей во Второй мировой, но от них прямой путь к «Меркурию» NASA. – Подержав белый биток, он вернул его на стол, назвал: «Луна» – и покатил. Биток отскочил от бортика и, прежде чем остановиться, задел шестой шар. – До фон Брауна был Никколо Тарталья, отец баллистики. Несчастный изуродованный заика Тарталья, который ввел в математику знак скобки и доказал кривизну траектории снаряда. – Брайтон положил ладонь на шар два. – И для вас, в скобках: сколько народу погибло от этих траекторий? – Он покатил второй шар по столу – простучав по другим шарам, тот ударился в бортик, отскочил, стукнул по черной коробочке посередине и увяз в песке. – А потом открыли расщепление ядра – Лиза Мейтнер впервые теоретически задумалась о возможности цепной реакции. Спустя несколько лет мы узнали ответ – ведь узнали же? Так всегда бывает: изобретение стали неизбежно приводит к клинкам, и мученики истекают кровью.
Наклонившись, Брайтон перекатил лежавший у лузы седьмой шар. Потом, открыв мешочек с песком, высыпал его на белую тарелку.
– Это называется пластина тонических вибраций. Старое устройство, вы о нем, может быть, слышали?
– Нет.
Он дотянулся до черной коробочки.
– Вот это – модулятор частот. – Он повернул тумблер до щелчка, и я услышал тихое гудение. Еще поворот – и гудение стало громче, выше тоном. Песок на тарелке заплясал от вибрации, стал пересыпаться, перетекать. Постепенно образовался узор, картинка вроде нацарапанной ребенком спирали, как из инопланетного калейдоскопа. Песок собирался в изогнутые черные линии на чистой светлой пластине.
– Пространство вокруг нас пронизано волнами, – объяснял Брайтон. – Вокруг нас и в нас. Звуковые, радиоволны, световые волны. Волны самой материи. Бо?льшая их часть для нас невидима, и только наше сознание придает им материальную форму. Как этот песок придал материальную форму вибрации.
Он еще повернул ручку – гудение стало пронзительнее. Песок отозвался на новую частоту, переменив узор из детских каракулей в концентрические круги. Черные точки на белой поверхности. Это были математические кривые, фрактальные ловцы снов, мандалы. Линии сдвигались, перекатывались, как живые, одушевленные создания. Меняли форму при каждом повороте тумблера: ячейки сот, параллельные волнистые линии, абстрактные иероглифы.
– Эти волны распространяются вверх, – объяснял Брайтон. – Песок дает только срез в плоскости.
Он еще раз повернул ручку – до тона осиного жужжания, – и узор оформился в круги: словно я глядел в лицо револьверу: шесть маленьких кружков обоймы вокруг большого центрального – черного глаза револьверного ствола.
Брайтон выпустил тумблер и взялся за мешок. Он просыпал на тарелку еще песка – закрыл узор, не жалея стола, просыпал часть по сторонам. Пустой мешок отбросил на пол. Песок на тарелке вибрировал, кипел, интерферируя сам с собой, стремясь к порядку, но не образуя узора. Для него не хватало места. Безликая черная поверхность.
– Все на свете – просто волны и их формы, – сказал Брайтон. – Тоны вибрации – и фокус, помогающий их увидеть. Сделать горизонтальный срез. – Выпрямившись, Брайтон уставился на меня. Он теперь говорил не о тарелке. – Дело не в устройстве глаза – в устройстве сердца. В той странной искре, которая проскакивает в груди, пришпиливая вас к реальности. Она нужна, чтобы все это проявилось – то, что вас окружает. Вы религиозны, Эрик?
– Я допускаю разные точки зрения.
– Вы никогда не задумывались, почему Вселенная устроена так, как устроена? Гравитация, электромагнетизм, различные внутриядерные взаимодействия – относительные и абсолютные силы и величины уравновешены на лезвии ножа. Сдвинь их совсем чуть-чуть – получишь вакуум.
– Антропный принцип, – напомнил я.
Он кивнул.
– Да, не будь эти силы именно такими, не было бы нас, способных их вычислять, – конечно же! Но возможен и несколько иной взгляд: Вселенная должна быть именно такой, как она есть, чтобы оставаться наблюдаемой. – Он подался ко мне через стол. – А то, что не наблюдается, существует или нет? – Он повернул ручку на коробочке, и у меня над ухом зазвенела оса. – Что, если Вселенная нуждается в нас не меньше, чем мы в ней? Великое сотрудничество. А без нас… – он взглянул на пляшущие песчинки, – она просто взбаламученная корчащаяся масса.
Он вдруг ударил по столу так, что все устройство содрогнулось.
