Он умирал и понимал это. Отчего был придавлен ужасом, словно мешками с песком. Ведь одно дело – в бою погибнуть, а другое дело – вот так… медленно утекать, будучи не в состоянии ничего с этим поделать.
– Ты боишься? – спросил Александр, заглядывая отцу в глаза.
– Да, – тихим, дрогнувшим голосом произнес тот. А за спиной послышалась новая волна сдавленного шепота.
– Смерть – это только начало, – произнес Саша, отчего у вдовствующей императрицы в руках сломался веер, огласив хрустом всю комнату. Ну, не совсем сломался. Она его переломила, чрезвычайно удивившись. Ведь эти слова ни она, ни ее сын никогда никому не передавали. Боялись их. Не понимали.
Но не она одна потеряла самообладание.
Взгляд императора прояснился, и он ошарашенно уставился на сына. Сына ли? Ведь ему глаза в глаза смотрел его отец… с лицом сына.
– Я сыграю, пап. Тебе станет легче, – произнес Саша и, не дожидаясь ответа, встав, направился к пылившемуся в углу роялю. Сын сохранил любимую игрушку отца, но явно не играл. Да и вообще, знаменитую композицию, что была личным гимном Петра, после тех трагических событий 1715 года никто больше никогда не исполнял. Почему? Бог весть. Как позже пояснила Анна – боялись. Все. И она тоже. Поэтому Саша совершенно точно не мог ее слышать никогда, а записей нот не делали, ведь, кроме Петра, ее никто не решался исполнять.
Саша подошел к роялю. Провел пальцем по деревянной крышке старого друга и решительно ее откинул. Выдвинул стул. Сел. И начал вступительный проигрыш композиции, от которой у «старой гвардии» глаза предательски забегали, коленки подкосились и обильно выступил пот. И хорошо, что только пот. А потом запел своим юным голосом слова, уже подзабытые многими из тех, кто их слышал прежде.
Зачем так поступал Александр? Сложно сказать. Просто интуитивное озарение, совершенно не характерное для него. Однако он твердо знал – так нужно.
Нажав последнюю клавишу, Саша выдержал небольшую паузу и развернулся прямо на стульчике, благо тот вращался. Все придворные, собравшиеся возле умирающего императора, были удивлены до крайности. Вот буквально рухнул на колени грузный и весьма немолодой Франсуа Овен. Как он только дожил до этих лет? За ним последовал Меншиков и другие. Даже молодежь, которая никогда не слышала этой композиции, но догадалась.
Александр взглянул на своего отца. Он был мертв. Лицо его было спокойно, так что казалось, будто он спит. Только небольшая струйка крови в уголке рта говорила о неладном.
– Император умер, – спокойно сказал цесаревич.
– Да здравствует император! – воскликнул Меншиков, который, несмотря на изрядные годы, умудрился сохранить недюжинную прыть. Его охотно поддержали все остальные, за исключением… вдовствующей императрицы. Она тоже была мертва, прямо сидя в кресле и смотря перед собой остекленевшим взглядом. А на губах ее играла блаженная улыбка. Она все поняла…
В то же время где-то на просторах огромной империи резко и громко вдохнула юная девочка, что лежала при смерти. Ее родители уже отчаялись и молча сидели рядом. Без слез, ибо они давно кончились. Их единственная дочь была красавицей, каких поискать. И уже даже в этом, невеликом возрасте было понятно, что с годами она расцветет и станет подлинным шедевром. Они просто сидели и ждали, когда можно будет обмыть ее тело и похоронить, смирившись со смертью. Но тут произошло чудо. Она не
