Таркин запрокинул голову. Сапфиры в его короне заиграли, ловя свет фонарей.
– Я охотно покажу тебе наши сокровища. Завтра же и покажу, после полудня.
Таркин вовсе не глуп. Возможно, он сообразил, что я веду с ним некую игру. Однако… его предложение было искренним. Я слегка улыбнулась и кивнула. После глянула вниз, на нижнюю палубу, ярко освещенную и заполненную гостями. Отсветы фонарей чуть подрагивали на темной воде. Меж тем я ловила на себе пристальный взгляд Таркина.
– Расскажи мне о мире смертных, – попросил он.
Я положила себе еще одну порцию понравившегося мне клубничного салата.
– Я видела совсем маленький кусочек мира смертных. Моего отца называли королем торговцев. Дела заставляли его часто разъезжать по миру смертных. Но я была слишком мала, чтобы сопровождать его в путешествиях. Когда мне было одиннадцать, отец разорился. Корабли, которые он послал в Бхарат, попали в бурю и утонули. Целых восемь лет моей семье прошлось прозябать в нищете. Мы поселились в захолустной деревушке, неподалеку от стены. Я не могу рассуждать обо всем мире смертных, поскольку не видела его. А то, с чем приходилось сталкиваться… тяжелый, жестокий мир. Мне кажется, в Притиании сословные различия не так ясно выражены. А в той части смертного мира, где я жила, все определяли деньги. Либо у тебя есть деньги, и ты стремишься их сохранить и приумножить, либо денег у тебя нет, и тогда ты обречен на голод и ищешь любые способы выжить.
Я еще отпила вина. Про мою охоту Таркину знать не обязательно.
– А потом отцу снова улыбнулась удача… Он сумел выбиться из нищеты. Я в то время уже жила в Притиании.
У меня сдавило сердце. Казалось, вместо клубники я проглотила кусочки морского стекла.
– И знаешь, бывшие друзья отца, которые палец о палец не ударили, чтобы помочь ему в тяжелые годы, которые злорадно наблюдали, как мы голодаем, вдруг поспешили возобновить с ним дружбу. Нас пугали чудовищами Притиании. Но уж лучше притианские чудовища, чем те, кто обитает по другую сторону стены. Там нет магии. Там нет многого, что есть здесь. И деньги там решают все.
Таркин кривил губы, раздумывая над моими словами.
– Если бы разразилась война, ты бы стала защищать вероломных друзей своего отца?
Он задал опасный вопрос. Вопрос с подвохом.
– Я бы защищала отца и двух моих сестер, которые живут вместе с ним. Что же касается этих лизоблюдов и напыщенных пустышек… Я не буду сожалеть, если их мир рухнет.
Мне вспомнилась семья жениха Элайны, исходящая ненавистью к Притиании.
– В Притиании тоже есть те, кто мечтал бы уничтожить существующий порядок вещей. Например, упразднить дворы.
– Это как? Избавиться от верховных правителей?
– Возможно. Но основные усилия бунтовщиков направлены на то, чтобы лишить фэйцев привилегий, которыми они наделены с минуты рождения. У фэйри таких привилегий нет. Даже само слово «фэйри» кажется бунтовщикам оскорбительным. Возможно, ты идеализируешь Притианию и не знаешь, что нравы нашего мира куда более похожи на ваши, чем кажется. Есть дворы, где последние слуги из числа фэйцев имеют больше прав, чем самые богатые фэйри.
Я вдруг вспомнила, что мы с Таркином беседуем не наедине. Плавучий дворец был полон гостей с острым фэйским слухом.
– А ты согласен с этими бунтовщиками? Нужно ли менять сложившееся положение?
– Я еще очень молодой верховный правитель, – сказал Таркин. – Мне едва восемьдесят исполнилось.
«Значит, когда Амаранта захватила власть, ему было тридцать», – подумала я. А Таркин продолжил:
– Возможно, другие назовут меня неопытным, даже глупым, но я повидал достаточно жестокостей, вызванных сословным происхождением. Я знал немало прекрасных фэйри, страдавших лишь оттого, что родились не на той сословной стороне. Даже внутри моих резиденций я вынужден сохранять правила, существующие испокон века. Когда фэйри работают, их не должно быть ни видно, ни слышно. Но я хотел бы однажды увидеть Притианию, где фэйри обладают правом голоса и иными правами. И чтобы так было везде, а не только в моих родных землях.
Я пристально вглядывалась в него, пытаясь заметить хоть малейшие признаки обмана и лицемерия. Но Таркин говорил то, что думал.
Я находилась у него в гостях, и мне предстояло его обокрасть. А если честно спросить его о Книге и попросить? Отдал бы он мне Книгу – или даже в нем слишком глубоко укоренились традиции предков?
– Что означает твой взгляд? – осторожно спросил Таркин, опуская мускулистые руки на золотистую скатерть.
Я ответила без обиняков. Он же хотел утром, едва мы появились, услышать мой откровенный ответ.
– Я думаю о том, что тебя было бы легко полюбить. И еще легче назвать своим другом.
