хозяйкой, почесываясь и хихикая.
– Наверное, я должен вас поблагодарить, – сказал я Биллингсу.
– Вам не за что меня благодарить, – заверил он. – Ваша Лиз захочет третьего, и последнего зачатия. А Бурый Дженкин придет за Чарити. На вашем месте я присмотрел бы и за вашим сыном. Врата ада могут открыться в любой момент.
Мы вместе направились к террасе и поднялись по ступенькам, тихо постукивая каблуками.
– Могу я вас кое о чем спросить? – обратился я к Биллингсу, когда он открывал передо мной дверь.
– Ответ не гарантирую.
– В коридоре висит ваша фотография. Иногда я вижу, как вы на ней перемещаетесь. А еще я видел там Бурого Дженкина.
В доме Бурый Дженкин уже зажег несколько ламп и зажигал все новые, вскакивая на сиденья стульев. Он держал в лапе восковую свечу. Воск капал ему на манжету и стекал на запястье. В комнате стоял отвратительный запах паленого волоса.
Бурый Дженкин смерил меня таким плотоядным взглядом, что по спине у меня пробежала ледяная дрожь, будто я весь день просидел на стуле с холодной металлической спинкой. Ему не нужно было ничего говорить, его подернутый пленкой глаз был красноречивее любых слов.
Не обращая на него внимания, Биллингс повел меня по коридору к лестнице.
– Я знаю, о какой фотографии вы говорите. Маленькая шутка Кезии. Она все еще предается детским шалостям, вопреки всему тому, что таится в ее душе. Она может привести в движение любое изображение. Может коснуться пейзажа, изображающего солнечный день на пляже, и превратить его в ночную марину с высокими волнами и воющим ветром. Насколько я понимаю, эти дочеловеческие существа использовали оживление изображений, чтобы общаться друг с другом.
Он говорил так, будто речь шла о чем-то вполне обыденном и даже забавном. Но этот человек вызывал тревожное чувство. Он разговаривал со мной как директор ковровой фабрики, проводящий для посетителя экскурсию по предприятию. Тогда как на самом деле это был уставший и измученный путешественник во времени, живущий под одной крышей с полуобнаженной ведьмой, вшивой крысой и четырьмя десятками детей, которые вскоре будут похищены и пущены на мясо.
Мы прошли мимо детской спальни. Дверь была приоткрыта. Молли и двое ее друзей наблюдали за нами с явным разочарованием на лицах.
– Ложитесь в постель, все трое, – рявкнул Биллингс.
Я не мог им ничем помочь. Если молодой мистер Биллингс был прав, Бурый Дженкин убьет еще больше человек, если я дам ему хоть малейший повод. Мысль о том, что этих несчастных тощих детей просто выпотрошат, как кроликов, была мне невыносима.
Мы вошли в мою спальню, и Биллингс помог мне взобраться на стул.
– Не пытайтесь больше вернуться, – предупредил он. – В следующий раз я не смогу спасти вас от Кезии. У нее какая-то непреодолимая страсть к сдиранию лиц.
– Хорошо, – кивнул я. – Но я не могу дать вам никаких гарантий насчет того, что буду делать, когда вернусь в 1992 год.
– Приглядывать за Лиз – вот что вам нужно делать. И не забывайте о том, что я сказал вам. Вы можете изменить свою судьбу, если захотите. Вы можете изменить все. Время – это всего лишь коробка с минутами.
– Посмотрим, – сказал я.
Я поднялся на чердак. И сразу увидел дневной свет на чердачной лестнице и услышал отдаленный крик Дэнни: «Папа? Папа? Где ты? Папа!»
Биллингс смотрел на меня с легкой улыбкой без тени юмора. Теперь нас разделяло больше ста лет, а также целые миры. Он поднял руку в прощальном жесте.
– Скажите, – произнес я, уже закрывая дверцу лаза, – ради чего вы продали свою душу?
Он продолжал молча смотреть на меня. Казалось, он не собирается отвечать. А потом он спросил:
– А ради чего вы продали бы свою?
– Не знаю. Ради вечной молодости, может быть. Или ради десяти миллионов фунтов стерлингов. Если честно, я не отказался бы от хорошего завтрака.
Биллингс очень медленно покачал головой:
– Я продал душу ради чего-то совершенно другого, мой друг. Если мы когда-нибудь встретимся снова, я расскажу вам, ради чего. Не ради тридцати сребреников, но это близко. А пока… Помните, о чем я вас предостерегал. Присматривайте за Лиз и увезите детей из Фортифут-хауса как можно дальше.
– Могу я доверять вам? – спросил я.
