неприятности.
– Какие неприятности? – поинтересовался я.
Тут вошел Дэнни и спросил:
– Папа… можно мне пойти на пляж?
– Сперва доешь мороженое. И сними носки. Не знаю, зачем ты вообще их носишь.
– Мама сказала, что я должен их носить, чтобы ноги не пахли. А если я ношу одни сандалии, ноги начинают пахнуть.
– Хорошо, – вздохнул я. – Но сними их, перед тем как пойдешь к морю, ладно?
Дорис встала рядом с нашим столиком. Когда она говорила, то постоянно крутила туда-сюда обручальное кольцо, словно это были четки, а она читала молитвы. Подул теплый ветер, и с пляжа потянуло водорослями. Солнце отражалось в заводях, словно это были горшки с кусочками зеркала.
– Старый мистер Биллингс заработал состояние на сахаре. Он был другом доктора Барнардо в те времена, когда тот еще работал в лондонском госпитале. Когда доктор открыл свои первые пансионы для беспризорных мальчиков, старому мистеру Биллингсу эта идея настолько понравилась, что он построил Фортифут-хаус. Это был детский приют – бедные дети из лондонского Ист-Энда могли приезжать сюда и жить на берегу моря.
– Мне кажется, я что-то об этом слышал, – сказал я ей. – Сперва он назывался Дом Биллингсов?
Дорис кивнула:
– Верно. У него была хорошая репутация. Даже королева Виктория приезжала с визитом. Но два или три года спустя мистер Биллингс умер. Или его убили. Никто толком не знает. Говорят, с ним случилось что-то очень страшное. Приют унаследовал молодой мистер Биллингс, и с тех пор все изменилось. Стали появляться какие-то странные люди. А у одного из посетителей лицо якобы было покрыто бурыми наростами, так что на него невозможно было смотреть. Так рассказывала моя мать. Когда я была маленькой, она пугала меня своими историями до полусмерти!
А потом – не помню, какой год это был, – все сироты умерли. За две или три недели – никто так и не понял, от чего. Говорили, что однажды ночью люди видели в доме странные огни и слышали всякие звуки. А еще чьи-то громкие крики на непонятном языке. И якобы на следующее утро молодой мистер Биллингс был обнаружен совершенно невменяемым. Он полностью утратил рассудок. Говорил, что побывал в другом мире и видел такие ужасы, каких не доводилось видеть ни одному человеку. Состояние его все ухудшалось. Спустя три года его поместили в ньюпортскую психлечебницу, но он повесился в палате. Таким был его конец. Однако с тех пор все, кто жил в Фортифут-хаусе, жаловались на звуки и огни. Я сама видела их и знаю, почему Тарранты съехали.
Я искоса посмотрел на Лиз. С каждой минутой эта история все больше напоминала «Поэму о старом моряке». Хорошая байка для туристов. Для летнего вечера, когда тени начинают удлиняться. Но во мне крепла уверенность, что если в Фортифут-хаусе и есть что-то странное, то это его особенная атмосфера, сильное ощущение его связи с прошлым, его запущенность. Ничего общего с призраками, огнями или «ужасами, каких не доводилось видеть ни одному человеку».
Я дал Дорис банкноту в пять фунтов и сказал, что сдачу она может оставить себе.
Но когда мы вышли из кафе, она подошла к двери, ведущей в сад, и произнесла:
– Смотрите в оба. И будьте осторожны. А если увидите яркий свет, бегите оттуда со всех ног. Я бы так поступила на вашем месте.
– Спасибо за совет, – сказал я и взял Лиз за руку.
Мы поднялись по крутой дорожке обратно к воротам. Наступила утренняя жара, в воздухе пахло свежей смолой и крапивой. Мы прошли между деревьями, пересекли мостик и вернулись в сад. В дрожащем мареве дом выглядел еще более странно. Как будто это была всего лишь ярко подсвеченная картина.
Когда мы шли по саду, Лиз остановилась и прищурила глаза от солнца.
– Ты пускаешь квартирантов? – спросила она.
– Не знаю. Не знаю, можно ли мне.
– Нет-нет. Я не себя имела в виду. Просто я видела, как кто-то выглядывал из окна наверху.
Я тоже остановился и прищурился. Но насколько мог видеть, все окна были черными и пустыми.
– Какое окно? – спросил я.
– Вон то, прямо под крышей.
– И как выглядел этот кто-то?
– Не знаю. Просто бледное лицо.
– Бледное?
